Затем
Шрифт:
— Сестрица…
Поражённая проникновенностью его голоса, Умэко внимательно посмотрела на Дайскэ. Между тем он, не меняя тона, продолжал:
— Я и на этот раз намерен отказаться от женитьбы.
Его рука с сигаретой слегка дрожала. Стараясь не смотреть на ставшее вдруг равнодушным, словно застывшее лицо невестки, Дайскэ продолжал:
— Не раз я доставлял вам хлопоты своим отказом жениться. Вот и сейчас тоже. Говоря по справедливости, я должен был прислушаться к вашему совету, ведь мне уже тридцать. Однако есть соображения, которые вынуждают меня снова тебя огорчить. И не только вас, но и отца и брата, и тут ничего не поделаешь. Речь не о том, что дочь Сагавы мне не по душе. В последнюю нашу встречу отец велел мне хорошенько подумать. Я всё хорошо обдумал и полагаю, что мне лучше пока
Поверив наконец в серьёзность и искренность речей Дайскэ, Умэко внимательно его слушала, не перебивая пустыми репликами, как это бывало обычно. Когда же он кончил, очень коротко и очень просто сказала:
— Однако вы поставите отца в затруднительное положение.
— Ничего, я скажу отцу всё напрямик.
— Боюсь, что уже поздно…
— Как же поздно, если я ещё ни разу не сказал «да».
— Но ведь «нет» вы тоже не сказали.
— За тем я и пришёл, чтобы сказать «нет».
Наступило молчание. Дайскэ считал разговор исчерпанным. Он всё сказал, что мог, и откровенничать дальше не собирался. Зато у Умэко так и вертелись на языке слова и вопросы, только она не знала, с чего начать.
— Не знаю, как далеко зашёл в своих переговорах отец, — сказала наконец Умэко, — но ваш отказ для всех явится неожиданностью.
— Почему же? — очень спокойно и холодно спросил Дайскэ.
— Бессмысленно об этом спрашивать.
— Пусть бессмысленно, но объясните всё же!
— Сколько бы вы ни отказывались, результат будет тот же.
Дайскэ не понял и с недоумением смотрел на Умэко. Тогда она впервые откровенно высказала ему своё мнение:
— Надо же вам когда-нибудь жениться, так стоит ли без конца привередничать? Просто перед отцом совестно. Раз вам никто не нравится, не всё ли равно, кого взять в жёны? Уж сколько вам показывали, ни одна не годится. Во всём мире, видно, не сыщешь подходящей для вас невесты. Смиритесь же с тем, что жена вам не будет нравиться, и женитесь! Не перечьте, и всё уладится ко всеобщему удовольствию. Может статься, что на сей раз отец что-нибудь предпримет без вашего ведома, не посвятит вас, скажем, в какую-нибудь мелочь и сочтёт это вполне естественным. Иначе вряд ли он доживёт до того, чтобы лицезреть вашу жену.
Дайскэ спокойно выслушал невестку и сидел молча, не возражая. Он понимал, что его доводы лишь осложнят разговор. Умэко всё равно его не поймёт, и оба они окажутся в затруднительном положении. Поэтому он сказал только:
— У вас свой резон, у меня свой, так что, прошу вас, оставим это.
По его тону Умэко почувствовала, что Дайскэ тяготит её вмешательство, однако слова его она не оставила без ответа:
— Что ж, Дай-сан, вы, разумеется, не дитя и вправе решать всё самостоятельно. Вам, видно, не нравится, что я суюсь со своими советами, так что я умолкаю. Но поставьте себя на место отца. В деньгах он вам не отказывает, и живёте вы, в сущности, на его иждивении, получая даже больше, чем в студенческие годы. И вот, пользуясь всеми этими благами, вы, ссылаясь на то, что стали взрослым, не желаете слушаться его, как прежде. Согласитесь, что это просто несерьёзно!
В запальчивости Умэко могла сказать всё, что угодно. Дайскэ её перебил:
— Но ведь, женившись, я ещё больше обременю отца.
— Неважно. Отец говорит, что это вполне его устроит.
— Значит, отец твёрдо решил женить меня, пусть даже невеста мне не по нраву?
— Так ведь во всей Японии не сыщешь девушку, которая бы вам понравилась!
— Откуда вам это знать?
Умэко в упор посмотрела на Дайскэ.
— Вы придираетесь к каждому слову!
Дайскэ наклонился к невестке.
— Я люблю одну женщину, — тихо, но твёрдо проговорил он, бледнея.
Дайскэ в шутку не раз говорил невестке подобные вещи, которые Умэко вначале принимала всерьёз. Но однажды вышел забавный случай, когда она попыталась стороной выяснить, правда ли это. С тех пор Умэко больше не верила Дайскэ, если он рассказывал ей о предметах своей любви, и часто даже насмехалась над ним. В этих случаях Дайскэ оставался совершенно невозмутимым. Но сейчас всё было по-другому. Выражение лица Дайскэ, его взгляд, тихий, но твёрдый голос, необычно серьёзный разговор — всё это буквально ошеломил Умэко. А последняя короткая фраза о женщине, которую он любит, показалась невестке блеснувшим кинжалом.
Дайскэ взглянул на часы, которые достал из-за пояса. Гости, судя по всему, не собирались уходить. Небо снова заволокли тучи. Дайскэ решил не ждать больше и поднялся.
— Я потом зайду поговорить с отцом.
Умэко между тем пришла в себя и, будучи женщиной доброй, привыкшей заботиться о других, не могла оставаться в неведении. Она стала выспрашивать, что за женщина, как её имя, и не давала Дайскэ уйти. Дайскэ, разумеется, не отвечал «Нет, скажите», — настаивала Умэко. Дайскэ молчал. Тогда Умэко спросила, отчего бы ему не взять эту женщину в жёны. Дайскэ ответил, что есть много сложностей. Он едва не довёл Умэко до слёз. Она укоряла его в неискренности, в том, что из-за него все их хлопоты пошли прахом, что он должен был сразу во всём признаться. В то же время она сказала, что жалеет его и очень ему сочувствует. Несмотря на все уговоры, Дайскэ так и не назвал имени Митиё. Умэко в конце концов отступила. Лишь когда Дайскэ стал уходить, она спросили его:
— Значит, вы сами поговорите с отцом? Мне, пожалуй, пока лучше молчать?
Дайскэ не знал, что лучше.
— Как вам сказать, — нерешительно произнёс он. — Ведь к отцу я приду, чтобы сообщить о своём отказе.
— Ладно, выберу удобный момент, сама всё расскажу. А не выберу — вы первый скажете. Другого, пожалуй, ничего не придумаешь, — с участием произнесла Умэко.
— Надеюсь на нашу поддержку, — сказал, уходя, Дайскэ.
Дойдя до угла, он сел на трамвай до Сиотё, рассчитывая потом немного пройтись. Из окна вагона Дайскэ увидел, как на западном краю неба пробилось сквозь тяжёлые тучи багровое вечернее солнце, столь редкое в пору дождей. Оно осветило всё широкое поле армейского плаца, где как раз в это время, проходил трамвай, выхватило из сумрака колёса повозки, которую тащил по ту сторону плаца рикша, засверкало на спицах. На фоне просторного плаца повозка выглядела совсем маленькой, и тем огромнее казался плац. Дайскэ высунулся в окно и, обдуваемый ветром, смотрел на проплывающий мимо пейзаж, ощущая, как кружится отяжелевшая голова. То ли душевное его состояние сказалось на физическом, то ли наоборот, но, подъезжая к конечной остановке, Дайскэ так скверно себя почувствовал, что никак не мог дождаться, когда сойдёт с трамвая. Волоча по земле, словно тросточку, зонт, который он захватил на случай дождя, Дайскэ пошёл дальше пешком.
Он шёл и без конца твердил себе, что собственными руками почти разрушил свою судьбу. До сих пор в объяснениях с отцом или с невесткой Дайскэ удавалось добиться своего мягко, без нажима, держа их на почтительном расстоянии. Теперь придётся во всём признаться, и уж тогда добра не жди. Может быть, пойти на попятный, снова обманывать отца, вилять? Дайскэ зло смеялся над собой прежним. Ему хотелось верить, что нынешним признанием он, по крайней мере наполовину, перечеркнёт своё будущее. Он готов был к любым ударам и хотел лишь одного — чтобы Митиё вверила ему свою судьбу.
Прежде чем встретиться с отцом, он должен хорошенько всё продумать и непременно повидаться с Митиё. Напрасно он разрешил невестке поговорить с отцом. Если она осуществит своё намерение нынче же вечером, Дайскэ не успеет повидаться с Митиё, поскольку утром отец может его вызвать. Надо сегодня же с ней переговорить, решил было Дайскэ, но тут вспомнил, что время уже позднее.
Начало смеркаться, когда Дайскэ, миновав офицерскую школу, вышел к берегу канала и пошёл вдоль трамвайной линии, прямо, никуда не сворачивая. Невыносима была мысль о том, что вот сейчас он вернётся домой и, как всегда, праздно просидит в кабинете весь вечер. На высокой насыпи по ту сторону канала нескончаемой тёмной цепью тянулись сосны, под соснами взад и вперёд сновали электрички. Дайскэ физически ощущал лёгкость, с которой они скользят по рельсам, и проникся ещё большей неприязнью к шумному, грохочущему трамваю. Так и не дойдя до своей улицы, которая уже виднелась, Дайскэ заметил редкие огоньки в отдалении, в роще Коисикава, и, не раздумывая, отправился к Митиё.