Затем
Шрифт:
После сделанного ей признания Дайскэ не мог взять на себя роль чистого листа бумаги, на котором отец напишет всё, что ему заблагорассудится, хотя старика искренне жалел. Прежде, согласившись на брак, Дайскэ в то же время не отказывал бы себе в удовольствии видеться с Митиё, уравновесив таким образом обе стороны вопроса и находясь в центре его, не склоняясь ни в одну сторону. Но сейчас это было невозможно. Поздно, как говорится, очутившись по другую сторону изгороди, пожимать руку тому, кто остался с этой стороны. Так рассуждал Дайскэ, чувствуя всю серьёзность своего долга перед Митиё, движимый не только сердцем, но и рассудком, которые слились воедино. В общем, перед отцом стоял теперь совсем другой, будто заново
Правда, он оставался столь же немногословным, как всегда, и столь же сдержанным, поэтому никакой особой перемены отец в нём не заметил. Зато Дайскэ не переставал удивляться переменам, происшедшим в отце. Ведь Дайскэ считал, что всё это время отец намеренно с ним не встречался, опасаясь услышать от него отказ, и ничего хорошего не ждал, кроме хмурого лица и потоков брани. Это было бы весьма кстати. По крайней мере, его отказ был бы психологически оправдан. Но сам отец и его речи, к несчастью, вызывали только боль и жалость. Однако и эту боль Дайскэ был полон решимости преодолеть.
— Всё, что вы сейчас сказали, совершенно справедливо, но я не смею согласиться на этот брак, и ничего другого, пожалуй, мне не остаётся, как отказаться, — твёрдо произнёс Дайскэ под пристальным взглядом отца.
— Не смеешь? — после недолгой паузы спросил отец, швырнув на татами трубку. Дайскэ молчал, уставившись на собственные колени.
— Может быть, девушка тебе не нравятся?
Дайскэ по-прежнему не отвечал. До сих пор мирные отношения с отцом, собственно, зиждились на полной скрытности Дайскэ. Но всё, что касалось Митиё, Дайскэ с самого начала утаивать не собирался. Здесь он не позволил бы себе и капли хитрости или малодушия, хотя наперёд знал, какие беды обрушатся на его голову после объяснения с отцом. И если он до сих пор не признался, то лишь потому, что не пришла пора. Таким образом, имя Митиё пока оставалось в тени.
— Ладно, поступай, как знаешь, — хмуро сказал отец.
Дайскэ было как-то не по себе, но, делать нечего, он поклонился и уже собирался уйти, как вдруг отец остановил его:
— Только имей в виду, на мою помощь больше не рассчитывай!
Не успел Дайскэ войти в гостиную, как Умэко, которая, видимо, с нетерпением его ждала, тотчас спросила:
— Ну, как дела?
Дайскэ промолчал.
16
Утром, только Дайскэ проснулся, как в ушах его явственно прозвучали слова отца, сказанные на прощанье. Они таили в себе серьёзную опасность, особенно в сложившихся ныне обстоятельствах. На поддержку отца теперь нечего было рассчитывать. Такого исхода Дайскэ больше всего боялся. Чтобы вернуть расположение отца, он должен был либо согласиться на брак, пусть не этот, так другой, либо объяснить отцу причину, побуждавшую его вообще не жениться, и привести убедительные для старика доводы. И первое и второе было исключено. Что же касается его жизненной философии, то здесь Дайскэ тем более не мог вводить отца в заблуждение. Перебирая, в памяти вчерашний разговор, он ни в чём не мог себя упрекнуть, и всё же его не покидал страх. Он сам решил пойти навстречу собственной судьбе, и теперь у него было такое чувство, словно он стоит на краю пропасти.
Прежде всего он должен найти себе работу. Но в голове у него вертелось лишь само это слово, не находившее конкретного воплощения. Ведь до нынешнего времени у него не возникало необходимости проявлять интерес к подобного рода вещам. О любой работе, какую бы он ни припоминал, он имел лишь поверхностное представление и неспособен был судить о ней серьёзно. У каждого человека в этом широком сложном мире есть своё призвание, если можно так сказать, своя особенная окраска. А у него, у Дайскэ, её нет. И он не мог этого не признать.
Мысленно перебрав все профессии по порядку,
Вот куда он увлечёт за собой Митиё. Ведь сердце её уже не принадлежит Хираоке. До последнего дыхания Дайскэ готов её оберегать. Но теперь он уже не знал, что лучше: вероломство человека обеспеченного или преданность того, кто впал в нищету. Что пользы от его стремления, если он не сможет его осуществить? В растерянности Дайскэ ничего не видел, будто ослеп.
Он решил снова пойти к Митиё. Как и в прошлый раз, она держалась очень спокойно и так и сияла улыбкой, подставляя лицо ласковому весеннему ветру. Дайскэ почувствовал, что она безгранично ему верит, и душа его исполнилась нежностью и жалостью. Терзаясь мыслью, что он негодяй, Дайскэ ушёл, ни словом не обмолвившись о своей тревоге, сказав лишь на прощанье:
— Заходите как-нибудь, если будет время, хорошо?
Митиё кивнула и снова улыбнулась, причинив Дайскэ жестокую боль.
С недавнего времени Дайскэ старался бывать у Митиё в отсутствие Хираоки. Вначале это было ему просто неприятно, но с каждым днём становилось всё мучительнее. Кроме того, он опасался частыми визитами вызвать подозрения служанки. Ему уже мерещилось, что она как-то странно на него смотрит, когда приносит чай. Однако Митиё, судя по её виду, была совершенно спокойна.
Дайскэ никак не удавалось поподробнее расспросить Митиё, каковы нынче её отношения с Хираокой. Стоило ему вскользь заговорить об этом, как Митиё, словно не слыша, уходила от ответа. Когда Дайскэ бывал рядом, Митиё вся светилась радостью, и он принимал это за её естественное состояние. Во всём её облике не было и тени от сгущавшихся над нею чёрных туч, а что таилось в её душе, этого Дайскэ не знал. По природе своей Митиё была легкоранимой. Притворяться она не умела, но в то же время Дайскэ не мог думать, что её нынешнее поведение служит доказательством безоблачного существования. И от этого сознание долга перед Митиё выросло у Дайскэ во сто крат.
— Так что приходите, очень вас прошу, нужно кое о чём поговорить, — прощаясь с Митиё, очень серьёзно сказал Дайскэ.
Через два дня Митиё пришла, но ничего нового Дайскэ за это время не придумал. Вихрь тревоги кружился в его возбуждённом мозгу. Стоило ему избавиться от огромных, словно выжженных в голове, иероглифов «работа», как тотчас же начинала свою бешеную пляску угроза отца: «На мою помощь больше не рассчитывай». Исчезали эти слова, приходила в неистовство «судьба Митиё». Так и гонялись друг за другом три эти мысли в сознании Дайскэ, словно крылья игрушечной ветряной мельницы. Всё вертелось у Дайскэ перед глазами, в то время как сам он оставался неподвижен. Так бывает, когда плывёшь на судне.
Вестей из отцовского дома не было. Впрочем, Дайскэ их и не ждал, стараясь отвлекаться болтовнёй с Кадоно. А Кадоно это было на руку, он не очень-то любил обременять себя делом, тем более в такую жару. Но и ему в конце концов надоедали разговоры, и тогда он предлагал:
— Может, в шахматы сыграем, сэнсэй?
Вечерами они вдвоём поливали сад. Ходили босиком, с вёдрами в руках, и лили воду куда попало. «Смотрите, — как-то заявил Кадоно, — сейчас я полью павлонию в соседнем саду до самой верхушки». Он хотел плеснуть из ведра, но, поскользнувшись, шлёпнулся наземь. Мирабилис у изгороди сплошь покрылся цветами. Стали огромными листья бегонии, которая росла позади небольшого каменного водоёма. Прошёл наконец сезон дождей. По небу, громоздясь друг на друга, плыли белые пушистые облака. Раскалённое солнцем небо будто весь свой жар обрушило на землю.