Затерянные во льдах. Роковая экспедиция
Шрифт:
— Я не знаю, — отозвался я. — Но такая возможность не исключена.
Я приказал Картеру заглушить двигатель и спрыгнул в рубку. Сдвинув с карты груду карандашей и линеек, я всмотрелся в береговую линию Нордхордланда. Остальные столпились вокруг, заглядывая мне через плечо.
— Кертис, — окликнул я майора, — это по вашей части. Шрейдер очень чего-то боялся и хотел сбежать. Если бы вы оказались на месте Шрейдера и смогли бы убедить этих водолазов помочь вам, куда бы вы попросили вас доставить?
Он склонился над картой, обводя ее внимательным взглядом.
— Он хотел сбежать от Ловааса, — пробормотал майор. — И для него Ловаас означал «Бовааген Хвал». В этом случае я попытался бы уйти как можно дальше от отрезка берега, на котором расположен Бовааген. И я не отправился бы на Шетландские острова, как бы сильно мне ни хотелось попасть в Англию. Там я чувствовал бы себя отрезанным от мира и помощи. Нет, я думаю, что попросил бы их доставить меня на следующий остров дальше к северу и высадить в какой-нибудь тихой бухте неподалеку от Аустрхейма. На противоположном берегу острова наверняка нашелся бы рыбак, который согласился бы перевезти меня через Фенсфьорд в Халсвик. Оттуда уже можно было бы подняться в горы и затеряться, пока не стихнет шум погони.
— Он также мог бы остановить один из пароходов, идущих в Согнефьорд, — вставила Джилл. — Они всегда берут на борт пассажиров, которые голосуют из лодок.
— Отлично, — подытожил я. — Значит, идем в Аустрхейм. Если наши предположения верны, мы встретим водолазов, возвращающихся к месту работы.
Вскоре поднялся свежий ветер и туман окончательно растаял в лучах яркого солнца. Но мы так и не нашли водолазов. Их не было ни в Аустрхейме, ни в бухтах неподалеку. Делать было нечего, пришлось возвращаться.
На обратном пути в Бовааген произошло событие, которое меня почему-то очень огорчило. Аустрхейм почти скрылся в дымке за кормой, когда я спустился в кают-компанию, чтобы смешать напитки для экипажа. Но у самой двери я остановился. Она была притворена неплотно, и я увидел Джилл и Кертиса, которые стояли очень близко. На глазах Джилл были слезы, а Кертис держал в руке золотые часы, те самые золотые часы, которые я видел у него на руке, когда он впервые поднялся на борт моей яхты.
— Простите, — говорил он. — Я должен был дать их вам раньше. Но я не был уверен в том, что он умер. Теперь я знаю это точно. Так что… — Он сунул золотой хронометр ей в руки. — Они принадлежали его отцу. Когда он отдал их мне, под задней крышкой был ваш адрес. Я сдуру открыл их на борту десантного катера, и ветер подхватил и унес клочок бумаги с вашим адресом. Осталась только ваша фотография. Поэтому я сразу вас узнал.
Она сжала часы в ладони.
— Вы… видели нас тогда в Бергене, правда?
— Да.
— Это был последний раз, когда я его видела. — Она отвернулась, и я понял, что она плачет. — Он ничего не сказал вам, когда отдавал часы?
— Сказал, — кивнул Кертис. — Это была строчка из Руперта Брука…
Я не стал больше слушать, а повернулся и бесшумно поднялся на палубу, пытаясь разгадать загадку ее слез. «Неужели она все еще его любит?» — спрашивал себя я. Я сменил Картера у штурвала, потому что не хотел думать о том, что она любит Фарнелла.
Наступил полдень, когда мы наконец вернулись на китобойную базу. В бухте стояло два китобоя. Сходя на берег, мы услышали, как загрохотали лебедки, волоча за хвост огромного белого кита. На несколько мгновений мы замерли, как завороженные наблюдая за этим странным зрелищем. Когда лебедка остановилась, огромное животное вытянулось во всю длину разделочной площадки. Гигантский хвост лежал возле лебедки. Огромный розовый язык свисал изо рта кита у самого края площадки. Спустя мгновение с полдюжины мужчин, вооруженных разделочными ножами, приступили к работе. Тросы лебедки зацепили за складки кожи, надрезанной сразу за челюстью с обеих сторон. После этого рабочие начали разделывать тушу, срезая ножами толстый слой жира и обнажая мясо вдоль позвоночника. Затем с помощью лебедки и системы блоков кита перевернули на спину. Под разделочными ножами оказалось серо-белое брюхо животного.
Пока мы за всем этим наблюдали, к нам подошел Килланд. Он был обут в армейские немецкие сапоги и одет в старую рубашку цвета хаки.
— Ага, так значит, вы вернулись? — Он крикнул какое-то указание одному из рабочих и продолжал: — Я слышал, что этот Шрейдер прыгнул в море. Вы его не спасли, а?
— Нет, — покачал головой я. Рабочие суетились вокруг кита. Мясо нарезали большими кусками и складывали на тележки, чтобы отвезти его в упаковочные сараи. — Где Йоргенсен? — спросил я.
— Уехал в Берген на мясной лодке.
Килланд держался так оживленно, что мне стало ясно — он был рад распрощаться со своим боссом.
— А Ловаас?
Он улыбнулся, и из уголков его глаз разбежались морщинки.
— Сам себя готов сожрать.
— Как насчет вещей Шрейдера? — спросил я. — Что с ними случилось?
— Kaptein Ловаас отдал их Йоргенсену, чтобы тот передал полиции.
— Вы их, случайно, не видели? Может, там было что-то похожее на тусклые серые камешки?
Он приподнял брови.
— Так вот почему вас всех так заинтересовал этот Шрейдер, а? Что там у него было — золото, серебро… что-то ценное?
— Да, — ответил я. — Что-то ценное.
Неудивительно, что Йоргенсен умчался в Берген, подумал я. Ему необходимо как можно скорее отправить эти камни в лаборатории «ДНС». Не позднее завтрашнего дня ему предстояло узнать все, что знал я.
— Я возвращаюсь на яхту, — произнесла Джилл. — Я не могу… я больше не могу это все выносить.
Она прижимала к носу платок.
— Но прошу вас — вы пообедаете со мной и моей женой? — произнес Килланд. — Все готово. Я вас ожидал. Вы не сможете разочаровать мою жену. Она любит англичан. — Он потряс мой локоть. — Все на этих островах настроены очень пробритански. Мы ведь с вами хорошо ладим, верно? Мы рыбаки и моряки, так же, как и вы. И мы всегда на одной стороне, как во время мира, так и во время войны. Так вы останетесь к обеду, а?
— Вы очень добры, — произнес я.
— Вовсе нет, мой дорогой друг. Вовсе нет. И если хотите отдохнуть от корабля, у нас и кровати для вас найдутся. Пойдемте. Выпьем немного, а? Мы всегда немного пьем перед едой. — Он усмехнулся и кивнул Джилл, которая продолжала прижимать к носу платок. — Миссис Гансерт не нравится этот запах, а? Но нам он нравится. Для меня это запах денег. Я всегда так говорю. Это запах денег. Посмотрите на этого кита. Я только что его измерил — семьдесят три фута. Это около семидесяти тонн. Это больше тысячи фунтов за масло, которое делают из его жира, и приблизительно столько же за мясо. Вот почему мне нравится этот запах. — Он похлопал Джилл по руке. — Моя жена говорит, что это запах новых платьев. Каждый раз, когда привозят кита длиной больше семидесяти футов, я обещаю ей новое платье. Так что теперь ей тоже нравится этот запах. Пойдемте, выпьем.