Затерянные во льдах. Роковая экспедиция
Шрифт:
— Да, сэр?
— Заводи двигатель. Да побыстрее.
— Ага, ага, сэр.
Кертис не стал раздумывать над основаниями отданного мной приказа, а выпрыгнул на пристань и забросил канаты на палубу.
— Что все это значит? — спросил он, снова оказавшись на борту.
— Ловаас, — ответил я. — Я хочу увидеть его, прежде чем Йоргенсену представится шанс его обработать.
Взревел двигатель.
— Средний вперед, — скомандовал я в переговорную трубку.
Винты взбили грязную воду за кормой яхты. Мимо заскользила пристань. Я повернул штурвал. Бушприт, описав дугу, устремился к прикрывающим бухту островам. И тут из-за упаковочных цехов показался Йоргенсен. Он разгадал мой план. Но было уже поздно. Нас отделяла от пристани полоса воды, которая стремительно расширялась.
— Я хочу поболтать с Ловаасом, — крикнул я. — Наедине.
Его лицо потемнело от гнева. Он остановился, но ничего не сказал, а развернулся и зашагал обратно между цехами. Я скомандовал «полный вперед», и мы заскользили между островами, стремительно погружаясь в молочную дымку Северного Ледовитого океана. Мы шли к маяку Утваер. Прямо перед нами были пришвартованы две небольшие лодки. Одна из них была обычной норвежской рыбацкой лодкой. Вторая привлекла мое внимание своим необычным видом. Она выглядела так, как будто кто-то предпринял неуклюжую попытку превратить ее в плавучий дом. Двое мужчин стояли перед порогом дома. Короткая лестница вела в воду. Когда мы поравнялись с лодками, поверхность воды запузырилась и тут же среди пузырей возник круглый шлем водолаза.
— Что там, внизу? — крикнул Дик, который стоял, опершись на поручень правого борта.
— Авиационный двигатель, — раздалось в ответ.
— Здесь что, все говорят по-английски? — спросил я у Дахлера, который расположился в рубке, когда мы вошли в «Бовааген Хвал», и до сих пор ее не покинул.
— Преимущественно да, — отозвался он. — Видите ли, во время войны почти все, у кого были моторки, перебрались в Англию. Люди пытались бежать даже в весельных лодках. — Он пожал плечами. — Кое-кому удалось добраться до Шетландских островов. Другим повезло меньше. Кроме того, многие служили на английских или американских торговых судах. Английского не знают только старики и фермеры. — Он встал и поднялся в кокпит. — Так вы решили увидеться с Ловаасом? — Он прислонился спиной к стене рубки, глядя куда-то вдаль. — Я с ним однажды встречался. Он хотел быть капитаном на одном из моих каботажных пароходов. Я побуду внизу, — добавил он. — Мне не хочется с ним пересекаться.
— Что он из себя представляет? — спросил я.
— Ловаас? — Он повернул голову и несколько мгновений смотрел на меня. — Скользкий, как угорь. — Его губы растянулись в кривоватую улыбку. — Но внешне он совсем не похож на угря. О нет. Он маленького роста, и у него большой живот. Он много смеется, но его глаза не смеются, и люди его боятся. У него нет ни жены, ни детей. Он живет только для себя. Сколько денег вы готовы предложить ему за то, что он вам расскажет о Шрейдере?
— Не знаю, — ответил я. — Я еще об этом не думал.
— Если Ловаас располагает информацией, которая нужна вам и Йоргенсену, он запросит много.
— Возможно, он не знает цену этой информации? — предположил я.
Дахлер засмеялся.
— Ловаас всегда знает, что сколько стоит.
После этого я долго молчал, размышляя, как мне быть с этим китобоем. По мере того как мы продолжали скользить по гладкой поверхности моря, дымка постепенно сгущалась, пока наконец солнце не превратилось в радужное пятно в белом небе, после чего заметно похолодало. Видимость продолжала ухудшаться, дымка сгустилась в туман, и я начал опасаться, что мы можем разминуться с Ловаасом.
Но десять минут спустя с носа донесся крик Кертиса:
— Корабль по левому борту, шкипер.
— Я всмотрелся в мутную бездну, объединившую море и небо в единое целое, и с трудом разглядел смутные очертания корабля. Я повернул штурвал, развернув нос в сторону этих очертаний, которые вскоре превратились в настоящее судно с высоким носом, низкой палубой и единственной отклоненной назад трубой. Корабль шел с весьма приличной скоростью, вспарывая поверхность моря и оставляя позади себя черную линию дыма из трубы. На самом носу виднелась платформа, на которой была установлена пушка — гарпунная пушка. Я еще сильнее развернул «Дивайнер» влево и пошел наперерез китобою. Когда наш нос оказался почти на его пути, я развернул яхту и лег на параллельный курс.
Как только китобой поравнялся со мной, я громко крикнул:
— Капитан Ловаас! Разрешите мне подняться на борт?
Я услышал звон колокола машинного отделения, и на узком мостике перед рубкой появился человек. Он был низким и толстым. Форменная фуражка была сдвинута на затылок, а серебряные пуговицы зеленой куртки тускло блестели в странном, но ярком освещении.
— Представьтесь, — проревел он. — Кто вы?
— Я тот, кто описывал вам внешность Джорджа Фарнелла, — ответил я.
Он обернулся и отдал какое-то приказание. Снова прозвенел колокол, и двигатели китобоя стихли.
— Пожалуйста, встаньте рядом, — крикнул он. — Вот здесь.
Он показал, где именно я должен встать.
— Я разберусь с этим сам, — сказал я Кертису, приближаясь к пароходу. — Придержи всех остальных на борту.
Китобойное судно было таким низким — судя по всему, ради высокой скорости, — что, когда наши фашины коснулись его железного борта, я сумел без труда взобраться на его палубу. Ловаас спустился с мостика, чтобы поздороваться со мной. Как и говорил Дахлер, он был невысоким человечком с большим животом. Полы его темно-зеленой куртки развевались на ходу, а шерстяные брюки из той же ткани едва не лопались на ляжках. Казалось, его огромное пузо удерживается на весу только благодаря широкому кожаному ремню с серебряной пряжкой.
— Меня зовут Гансерт, — представился я.
Он протянул мне широкую ладонь с рыжими волосами на тыльной стороне.
— А я Ловаас, — отозвался он. — Мы уже встречаться. Во всяком случае, голосами. — Он расхохотался. Казалось, этот низкий рокочущий смех доносится из самых глубин его живота. — Голосами, — с необъяснимо довольным видом повторил он. — Вы ведь не отказаться немного выпить? Пойдемте. — Он завладел моим локтем. — Никто не подниматься ко мне на борт просто так. Вы обязаны со мной выпить. — Он покосился на яхту. — Ваше судно мы пришвартовать. А потом безотлагательно заниматься нашим делом. Hei! Jan! Henrik! Fortoy denne baten! — Двое мужчин поспешили исполнить его распоряжение, а он потащил меня дальше. — Хорошее у вас суденышко, — сообщил мне он. — Отличное морское суденышко. А вот это мое. — Он обвел рукой свой корабль. — Все мое, и достаться мне очень дешево. Я мог бы продать его втрое дороже. — Он усмехнулся и сжал мой локоть. — Неплохой доход, как вам кажется? Отличный доход. Я два раза ходить на судах фабрики в Антарктику. Но с меня хватит. Это намного лучше. Теперь я могу делать все, что пожелать. И ни на какую чертову китобойную компанию я больше спину не гнуть. Я работать на себя, а они платить мне за то, что я им привозить. Так лучше, верно? Ведь лучше? — У него была странная привычка повторять собственные слова, как будто наслаждаясь их звучанием. — Сюда, пожалуйста, — произнес он, когда мы поднялись на верхнюю ступеньку лестницы, которая вела в небольшое помещение под мостиком. — Halvorsen! — позвал он. — Full fart forover sa snart den andre baten er fortoyet.
— Ja, — раздалось в ответ.
— Сюда, пожалуйста, — повторил Ловаас, толкнув какую-то дверь. — Моя каюта, — пояснил он. — Тут всегда чудовищный беспорядок. Никаких женщин, знаете ли. Никаких женщин на борту. На берегу у меня их полно, но на борту — ни за что. Вот они. — Он кивнул на фотографии, приколотые к стене над его койкой. — Хильда, Марта, Солвейг. — Он хлопнул ладонью по столу. — У меня их тут полный ящик. Кто бы мог подумать, что у такого большого мужчины, как я, может быть так много женщин, а? — И он похлопал себя по животу. — Ну да ладно. Как вам нравиться аквавит? Или вы предпочитать бренди? У меня есть отличный французский бренди.