Затмение
Шрифт:
Всякое сообщение с центральным правительством разорвано, лагеря и тюрьмы для военнопленных, как мне кажется, управляются исключительно местными властями, по с прихоти коменданта.
Что ж, полагаю, такова военная доля — по крайней мере, в этой войне. Но мы хотя бы живы (до известной степени). Кажется, что со времени нашего сражения с французами прошло уже десять раз по десять месяцев, в тот день и ночь был сильнейший шторм, и море бушевало. Уверен, что ты достаточно наслышана об этом происшествии, а мою роль в нем можешь вообразить и без ужасающих описаний. Почти три четверти всего времени я трудился вместе со своим помощником
Но прошло еще два часа до крушения. Не помню, говорил ли я тебе, что на борту было около трехсот двадцати человек, из них меньше пятидесяти — добровольцы. Около половины завербовали силой, некоторые не имели никакого опыта мореплавания, а еще пятьдесят — должники или мелкие правонарушители, им предоставили выбор между тюремным приговором и службой на флоте, еще двадцать пять иностранцев — голландцы, испанцы, скандинавы, которых набрали среди плимутской черни, и еще столько же мальчишек — беспризорников и сирот.
И эта команда десять часов сражалась с врагом на волнах высотой с гору, хотя ты могла бы подумать, что мысли о кораблекрушении превратили их в охваченную паникой толпу. Но даже после того, как мы разбились о рифы, люди сохраняли исключительное спокойствие и дисциплину. Еще почти четыре часа они трудились над постройкой плотов и спасательных лееров, и лишь шестеро попытались дезертировать и утонули. В эти четыре часа под твердым и уверенным командованием лейтенанта Уильямса экипаж переправил на берег сначала раненых, а затем в строгом порядке и всю команду, последними — офицеров. Мне повезло сойти на берег одним из первых, вместе с ранеными, из них двое умерли на берегу, но из всей команды лишь трое, не считая тех шести дезертиров, погибли в море.
Очень скоро нас окружила и отвела вглубь страны французская вооруженная полиция, разместив в школе, после чего следующим вечером нас переправили в нынешнюю тюрьму, так что я почти не видел, что случилось с «Эро», но на его борту было тридцать пленников-англичан, впоследствии я с ними встречался, и они рассказали, что корабль попал в еще менее приятное положение, чем наш, на борту царила страшная паника, и лишь через четыре дня последний моряк сошел на берег, а на борту многие погибли от лишений — всё море было усыпано трупами. Только из команды этого корабля погибло четыреста человек.
Ну так вот, с тех пор мы находимся в тюрьме, и мне по крайней мере повезло, что я ни на минуту не остаюсь без дела. На несколько тысяч человек здесь всего три доктора, а из-за плохого питания и скученности постоянно возникают вспышки тифоидной лихорадки и золотухи, так что нам есть чем заняться. До сих пор не слышно никаких разговоров об освобождении, репатриации или обмене. Ни одного из старших офицеров пока не освободили за выкуп или в результате обмена, все остаются здесь. В тюрьме сидят также несколько англичанок, по крайней мере одна из них — титулованная особа, и как ты можешь подумать, у французов нет причин их задерживать, однако они по-прежнему здесь.
Дорогая Кэролайн,
Доброй ночи, Кэролайн, любовь моя.
Преданный тебе
Дуайт».
— Я поговорила в Адмиралтействе насчет выкупа, — сказала Кэролайн. — Но пока они этого не рекомендуют, как ты и предсказывал, — она бросила взгляд на Росса, иронично подняв бровь. — Они пытаются организовать обмен, но пока не достигли успеха с пленниками, находящимися в Бретани.
— Теперь, после побед Франции над остальными странами, — заметил Росс, — возможно, французам придется переместить внимание на собственных пленников.
Росс не радовался в той же степени, как Кэролайн и Демельза. Список Адмиралтейства и письмо лишь подтвердили то, что он уже и так выяснил у Клиссона полгода назад. В то же время, не так давно он получил сообщения из Бретани об ухудшении условий содержания военнопленных в лагерях на полуострове Киберон и в других местах вдоль побережья. Даже если предположить, что всё несколько преувеличено, новости были ужасающими. Так что он изобразил перед дамами радость и присоединился к ним в разговоре о предполагаемом освобождении Дуайта, хотя и считал, что шансы увидеть молодого доктора вернувшимся домой живым весьма невелики, а необходимость как можно скорее устроить обмен или выкуп гораздо выше, чем кто-либо из них полагает.
Глава пятая
Росс продолжал еженедельно заезжать к тетушке Агате и в начале апреля. Однажды во время такого визита она сообщила:
— Они вернулись.
— Кто? Джордж? — спросил Росс, вздрогнув неожиданно для самого себя, поскольку людям смелым нравится быть готовым к неприятностям.
— Нет. Чайноветы — старое дурачье. И Джеффри Чарльз с гувернанткой.
Росс не упустил момент восхититься тем, как она отозвалась о Чайноветах.
— А Джордж с Элизабет?
— На следующей неделе или через неделю, так они сказали. Но они обещали быть дома к Пасхе, а она уже прошла.
Росс наклонился ближе к старому лицу с торчащими волосками и прокричал:
— Ты же знаешь, что после их возвращения я уже не смогу приходить.
— Да. Позор на их головы. То есть на его. Что б он провалился! — выплевывая ругательства, тетушка Агата погладила свою черную кошку. Росс подумал, что молодое поколение наверняка ее боится. — Росс, мальчик мой, я должна тебе кое-что сказать. Десятое августа тебе о чем-нибудь говорит?
— Десятое? Не припоминаю... Ох... Это же день твоего рождения.
Губы Агаты задрожали и обнажили алые десны.
— Мое столетие. Вот для чего я живу. Ни один из Полдарков не доживал до такого возраста. Даже за девяносто никому не переваливало, как ты знаешь. Была еще Ребекка, сестра Чарльза-Вивьена, но она умерла от удара на девяносто первом году. А она была старейшей за многие поколения. Не считая меня. А теперь Агате Полдарк исполняется сто лет! Всего через четыре месяца. Так что подумай над этим.