Затмение
Шрифт:
— Прошу, садись, — сказала Элизабет. — Тебе лучше?
— Благодарю, Элизабет. Я... даже не знаю... Кажется, жара нет.
Морвенна потянулась за очками. На ее щеках еще виднелись следы высохших слез.
Элизабет села и стала перебирать висящие на поясе ключи.
— Сегодня я напишу твоей матушке и попрошу ее приехать.
— Я сама ей написала. Но такая жалость, что ей придется тащиться в такую даль. Вы могли бы отослать меня почтовой каретой.
— Мы считаем, что тебе лучше с ней увидеться и объясниться. В конце концов, в какой-то степени мы тоже виноваты. Если тебе доверили Джеффри Чарльза, то твоя матушка доверила
— Я не смогу объяснить, — сказала Морвенна, — как человека можно обвинить в том, чего он не делал!
Странно было слышать столько страсти в ее голосе. Элизабет задумалась — каков он, этот молодой человек, пробудивший настолько необычную преданность. Возможно, в каком-то смысле эти преданность и любовь не так-то отличались от чувств Джеффри Чарльза — оба были охвачены муками детской любви.
— Не стоит так огорчаться, — сказала Элизабет. Никого пока не наказали.
— Но его арестовали! Разве это не наказание? И обвинили в краже! Он в тюрьме и ожидает приговора!
— Кто тебе это сказал?
— Это... — Морвенна запнулась. — Я слышала от кого-то из прислуги. Скажите, что это неправда!
Элизабет приложила руку к разболевшейся голове.
— Всё решится через день или два. Тебе следует признать, что этот юноша сильно виноват в том, что сюда проник. Это намеренное вторжение...
— Его пригласил Джеффри Чарльз! Послал записку. Как еще он мог поступить?
— Вот как? Он мог бы отказаться, прекрасно зная, что ему запретили приходить. А когда он взял Библию...
— Он не брал ее, кузина. Джеффри Чарльз заставил взять!
— Ты сама это видела?
— Нет. Я на минутку вышла, но только что подарила ему шарф на память. Когда я вернулась, он держал и шарф, и Библию. Он ничего не сказал насчет Библии — мы просто не могли говорить. Мы не могли сказать ни слова! Мне так сдавило горло, что я не могла даже глотать. Я... я кивнула, давая понять, что путь свободен, и он... он поцеловал меня и ушел.
За окном мелькали ласточки, суетясь у карниза, они щебетали и чирикали на полуденном солнышке.
— Прости, дорогая, — сказала Элизабет. — Всё это так для тебя неприятно.
— Но почему, почему, Элизабет, — произнесла Морвенна уже едва слышно, — вы не поверили словам сына? Их недостаточно?
— Разумеется, их примут во внимание, когда придет время. Джеффри Чарльз немало в этом виноват.
— Но его не вызовут в суд! Вы его отослали!
— До отъезда его тщательно расспросили. Всё сказанное им аккуратно записали. Не бойся. Примут во внимание все детали.
Вскоре Элизабет ушла и полчаса играла с Валентином, который полностью поправился, не считая легкого искривления одной ноги.
Материнский инстинкт был у Элизабет силен, но по определенным причинам младший сын не вызывал у нее такой же глубокой привязанности, как старший. Джеффри Чарльз всегда был к ней настолько близок, что расставание с ним поначалу вызывало настоящую муку, и за два года почти ничего не изменилось. Валентин занял его место, но не отнял материнскую любовь. Но по мере того как он рос и начал говорить, а в его темных глазах мелькало озорство, когда он стискивал ручонками ее платье, волосы и лицо, Элизабет стала с радостью и удовольствием брать его на руки с осознанием, что это ее сын.
Сегодня она на время утопила прочие заботы в этом удовольствии, и когда Полли забрала
Сэм снова работал в ночную смену. Он копал и отбивал породу в полузабытьи, поглощенный мыслями о том, о чем ему не следовало бы думать.
Почти против собственной воли до того как спуститься в шахту и во время небольшого молитвенного собрания он вознес молитву за благополучие Дрейка — чтобы он остался жив и здоров. Для Сэма общение с Богом касалось вопросов духовного благополучия, а не физического. Он трудился, чтобы заработать на жизнь, и побуждал и других поступать так же, но и только. Опасности жизни в этом мире заключались в искушении дьяволом, а не в риске работы на шахте, риске заболеть или пострадать от жадности землевладельцев. Важнее всего было поддерживать живой источник в душе. Вера и надежда приносили радость, которую не могли затронуть никакие материальные неприятности.
Но теперь в смертельной опасности находился его брат, которому еще не исполнилось двадцати лет. Людей вешали и за меньшее. Сэму казалось, что ради подобного случая можно сделать исключение и попросить помощи у Бога, чтобы оставил Дрейка в мире смертных, если Господу будет угодно. Мольба была срочной и вполне обоснованной, потому что Дрейк позабыл о душе, и если бы он умер сейчас, без благодати, то имел мало шансов на общение с Господом и его ангелами на том свете.
И потому Сэм молился, потому не мог найти себе места, потому работал ночью по восемь часов. Он с напарником укреплял разведочный тоннель длиной шестьдесят саженей, который пробивали на юг от основной жилы четверо других шахтеров в надежде найти новую. Это было одно из «вложений» Росса и способ нанять больше людей в это непростое время, но до сих пор этот тоннель, как и другие, не принес ничего ценного. Джек Грит, напарник Сэма, шутливо заметил, что они как раз скоро пройдут под новым молельным домом в Уил-Мейден.
Когда в шесть часов прозвенел колокол, Сэм размял спину и перекинул инструмент через плечо, пригнулся и стал пробираться обратно к главному тоннелю, а потом поднялся на три сотни ступенек по разным лестницам до поверхности, где сощурился на белый утренний туман. Он ненадолго задержался, чтобы подготовиться к вечернему чтению Библии, и пошел домой через холм. В коттедже было холодно и сыро, и Сэм разжег хворост, чтобы сделать чай, отрезал ломоть хлеба и задумчиво прожевал его, а затем лег в постель. Он лежал с открытыми глазами с мыслями о Дрейке и недавнем духовном подъеме, в надежде, что принес с собой из Гвеннапа это духовное возрождение.
Но оно куда-то испарилось. Каким-то образом арест Дрейка отравил разум и душу Сэма, изгнав чистоту и благодать. Придется снова проанализировать свою совесть и понять, какие грехи и слабости позволили этому случиться. Сэму хотелось спать, но он крепился. Он выбрался из постели, опустился на колени и стоял так с полчаса — чаще в молчаливых раздумьях, но иногда молился вслух. Затем, наконец, он обрел покой в сердце, лег и провалился в сон.
Он проспал три часа и проснулся еще до одиннадцати, оттого что кто-то тихо ходил по коттеджу. Сэм привстал, потер глаза от яркого света и на мгновение решил, что видит сон.