Заточенная в Золотой Клетке
Шрифт:
– Что ты творишь? – отчаянно выкрикнул он, игнорируя кровь на своих губах. Беллу же трясло от страха. В первую очередь за Эдварда, потом за себя. Она видела острое стекло, опоясавшее её руку и находящееся чуть ниже запястья. Видела опоясанное глубокими, кровоточащими и свежими порезами лицо мужчины, и от этого страх воспарял в ней новыми волнами.
– Эдвард… - Девушка едва шевелящимися губами позвала его, забывая про то где они, и про суть вопроса. Сейчас для неё не существовала горящего дома, неисправность проводки и ежесекундной опасности взрыва. Все что ей сейчас было нужно – вернуться к Каллену. Только как?
– Держись за мои руки крепко, хорошо? – Эдвард снова принялся говорить
Энергичный кивок любимой побудил его начать действовать, несмотря на обстановку и волнение. Он быстро потянул её руки на себя, и когда она оказалась практически на одном уровне с ним, передвинул ладони с запястий на плечи, словно ребенка беря её под мышки, и со всей осторожностью вмещая в разбитое окно.
Она задрожала сильнее, и заплакала, когда ощутила что теперь рядом с ним, что в его руках, в относительной безопасности. Но это чувство рухнуло также быстро, когда она услышала злобный металлический скрежет, и то, как жужжание затихает…Медленно, аккуратно, будто кошка, крадущаяся к мышке…Секунда, две, три – она считала про себя эту тишину, зная, что возможно это её последние минуты жизни. Впрочем, так она и хотела умереть, в руках Каллена, в его объятьях, слыша биение его сердца. Только вот что бы он умирал, ей совсем не хотелось…Абсолютно!
Эдвард тоже слышал эту давящую тишину, и его сердце замирало. Замирало от того, что несмотря ни на что он не смог вытащить отсюда Беллу. Она сейчас здесь, с ним, и плачет у него на груди как в любую ночь до того, как избавилась от кошмаров. Возможно, если бы он поторопился, или его план не сорвался, она рыдала бы так же на его похоронах, стоя рядом с гробом. Единственный плюс был бы для него – она осталась бы жить. Жила бы, когда-нибудь забыла его , вышла замуж, родила детей и стала счастливой. К сожалению, этот мираж быстро померк…А ведь ещё с утра они вместе надеялись на светлое будущее, надежность, понимание, увидеть то, как годы изменяют их, увидеть как взрослеют их дети, как они растут, как женятся, как обзаводятся собственными детьми. Подержать на руках внуков…и, конечно же всю жизнь наслаждаться любовью. Вечной любовью, которой пылают их сердца.
У Эдварда нестерпимо болело в груди, когда он думал об этом одну из тех драгоценных секунд, что была у него рядом с Беллой. И чем больнее ему становилось, тем решительнее он становился. Ему всеми силами хотелось обезопасить Беллу, и он уже стал догадываться как. Шла третья из пяти последних секунд, когда он, наклонившись к её уху, прошептал следующее:
– Помни, я люблю тебя! – и тут же прильнул к ней с поцелуем, не давая возможности ответить. Наверное, это выглядело романтично – как в слезливых мелодрамах – но для них это было больше чем кино, больше чем книга. Прощальный поцелуй, последний. Это совсем не то о чем говорят, то о чем думают. Не дай Бог никому испытать, что значит прощаться с тем, без кого не можешь жить…Это просто ужасно, и это может убить не хуже физической смерти.
Наверное, так оно и случилось, потому что девушка заплакала громче, отвечая на поцелуй Эдварда, и чувствуя кровь на его губах, на его лице. Руки обоих были испачканы кровью, кровью друг друга. И это было так страшно, так пугающе, что казалось от ужаса можно было сойти с ума. Но они сдержались. Он сдержался ради неё, а она – ради него.
Четвертая
– Люблю тебя! – выдохнула Белла, прижимаясь к нему, и зажмуриваясь. В этот момент оба услышали оглушительный хлопок, а затем, тяжелая, горячая и причиняющая страшную боль сила отбросила их в разбитое окно…Пламя поглотило их быстро и нещадно. Словно оловянного солдатика, и его прекрасную, бумажную балерину. Только вот никто не знал, какой вклад внесет в старую сказку поступок Эдварда ради своей «бумажной балерины»…и что будет с ним самим, в итоге всего этого…
========== Глава 52 - Калейдоскоп ==========
Эдвард сам не понимал, что с ним происходит. Он будто кружился в калейдоскопе. В памяти вспыхивали какие-то странные моменты из прошлого. То он просыпается рядом с Беллой, нежно щекоча её за оголенные плечи, то он уже в горящем доме, уговаривает её прыгнуть вниз.…Каждая картинка сменялась так быстро, что он едва успевал понять, что на ней. Очень похоже на сон, но только через чур изматывающее.
Одно изображение сменяло другое, и, кажется, этот поток было не остановить. Он запутался, заблудился. Он силился открыть глаза, проснуться, и поверить что все это – пожар, в частности – просто глупая шутка, ужасный сон. Но он не мог. Не мог шевельнуть пальцами, не мог позвать Беллу, не мог открыть глаза и оглянуться. Ему казалось, что время остановилось. Казалось, будто одна вечность за другой утекает, оставляя его. Иногда картинки меркли на пару секунд, и эти секунды он прибывал в кромешной тьме. Иногда картинки оказывались настолько похожими на настоящее, что он начинал кричать, звать на помощь – разумеется, в уголках своего сознания он был один. Никто его не слышал. На одном из таких изображений он увидел себя около бледного трупа матери, находящегося в гробу перед могилой, а на другом – там же, только теперь вместо Эсми в гробу лежала Белль, а затем, место Белль занимала Белла, и это становилось уже совсем невыносимым.
Наконец, видения кончились. Оборвались. Словно бы нитку перерезали. Только внезапно, он ощутил, что в состоянии открыть глаза. Но на удивление мужчины веки оказались тяжелее, чем многотонные гири. Ему потребовались невероятные усилия, что бы слегка приоткрыть их. Взгляд его был неточным, неясным, расплывчатым. Он видел только очертания предметов. Видел какой-то странный свет, исходящий откуда-то справа, и более темный угол слева. Видел границы кресла, стоящего у окна, и кресла, находящегося рядом с ним. Пару раз моргнув, он смог немного сфокусировать взгляд, и рассмотреть помещение, в котором находился: высокий потолок, голубоватый пол, такие же голубоватые стены, и какое-то странное пиканье прямо над ухом. Оно ему не нравилось. Раздражало. Кажется, что в его мозги вылили несколько литров отбеливателя, стирая мысли. Он не мог понять, где он, не мог вспомнить, что с ним, и не мог даже сообразить, что должен сделать.
Он несколько раз зажмурился, и снова моргнул. Картинка стала более четкой, и вместе с ней до его ушей донесся какой-то посторонний, не пикающий звук. Голос. Но голос будто бы через толстый слой воды – едва слышный, заглушенный чем-то. Пытаясь разобрать слова говорящего, он нахмурился, и выдохнул, обращая все внимание на таинственный тембр.
Спустя минуту яростного прослушивания, он смог расслышать свое имя. Звали именно его.
В горле пересохло, и было такое чувство, будто бы его скребли ножом – он ощущал, что в его глотке сплошные раны, когда заставил себя произнести всего лишь словосочетание, просто вопрос, замолкая от боли: