Затон

– Аннушка … Аннушка … – Легкий шелестящий шепот вполз ей в уши, с трудом пробиваясь сквозь монотонный гул двигателей.

Удивленная тем, что кто-то здесь вдруг позвал ее по имени, Анна осторожно, с сомнением в душе (не ослышалась ли), повернула голову влево. В соседнем кресле, непринужденно откинувшись на опущенную спинку и удобно устроив руки на мягких подлокотниках, сидела молодая женщина.

Простите, это вы … Вы меня позвали? – Анна не любила дорожных знакомств и была несколько сконфужена и раздосадована случившимся, втайне надеясь, что это какое-то недоразумение.

Женщина

села прямо и утвердительно кивнула головой. Она была одета в темный дорожный костюм, несколько непривычного покроя, но очень элегантно на ней сидевший. На голове – шляпка с опущенной вуалью, на сдвинутых коленях, обтянутых длинной юбкой, лежали лайковые перчатки. Разглядеть получше ее лицо не удавалось, мешала паутинка вуали и полумрак, царивший в салоне. Она повернулась вполоборота к Анне и, слегка перегнувшись через подлокотник, взяла ее за руку.

Какое красивое кольцо, – сказала она.

Анна уже не на шутку перепугалась. Кольцо у нее действительно было красивым. Старинной работы, с весьма и весьма недурственным бриллиантом. Насколько старинным оно было, Анна сказать не могла, знала лишь, что в их роду оно уже не одно поколение передается от матери к дочери. Семейная драгоценность и реликвия. Она неоднократно слышала рассказы бабушки, ныне уже покойной, о том, как она берегла его в самые тяжелые и голодные годы, не поддаваясь искушению продать или обменять его на продукты. По неписаному правилу кольцо переходило к новой владелице, когда она выходила замуж. Когда они с Вадей стали жить вместе, Анна попыталась надавить на мать в надежде получить заветное колечко, но та была непреклонна, не желая признавать их отношения браком. Анна так и не поняла, чего у нее было больше; то ли нежелания расставаться с привычным украшением, то ли стремления заставить дочь прервать эту «связь» (представляете, она так и сказала «связь») и вступить в «нормальный» брак. Как бы то ни было, сопротивление было хоть и мощным, но недолгим, и семейная реликвия, правда, без соответствующей данному моменту торжественности, перекочевала к Анне.

Аннушка, ты испугалась? Вот уж не хотела … – ласково промолвила женщина, продолжая держать руку Анны в своих ладонях. – Прости меня. Хорошо?

Страх ушел также внезапно, как и нахлынул на нее. На душе вдруг стало покойно и хорошо, и она почти физически ощутила волны любви и благожелательности, исходящие от этой женщины.

Да, красивое, – подтвердила Анна и, мягко высвободив руку, безуспешно попыталась поймать бриллиантом лучик света от тусклой лампочки ночного освещения. – Оно ужасно древнее. Ему просто черт знает сколько лет.

Не такое уж оно и древнее, – сказала женщина, улыбнувшись едва различимой в полумраке улыбкой, – ему и ста лет нету. В 1911 году, в Москве его сделали по заказу Арсения Захаровича.

В девятьсот одиннадцатом? – с недоверием переспросила Анна. – А кто такой Арсений Захарович?

Ты не знаешь, кто такой Арсений Захарович? – на этот раз настал черед собеседницы удивляться заданному вопросу. – Арсений Захарович – купец и промышленник, владелец фабрик в Ярославле, Кинешме и Самаре, хозяин целого грузового флота на Волге.

И почему это я должна его знать? – упорствовала Анна.

Ну как же … Ведь он твой прадед. Он погиб, когда твоей бабушке было чуть больше года.

«А ведь точно, как это я не сообразила, – подумала она, – ведь бабушкино отчество – Арсеньевна». Она

вспомнила старинную фотографию, которая сначала висела на стене в квартире у бабушки, а после ее смерти перекочевала к родителям. Представительный мужчина, в возрасте за сорок, сидел на стуле, закинув нога за ногу, и держал на руках спеленутого младенца. Это-то и была бабушка. А мужчина, стало быть, ее отец. А рядом с ним стояла молодая, красивая женщина, одетая во все белое, в шляпе с широкими полями. Руки она опустила на плечи мальчику в матросском костюмчике, стоявшему перед ней. Это был бабушкин старший брат, погибший во время войны. Бабушка рассказывала, что родителей своих они не помнили, воспитывала их бабушка. Эта фотография – единственное, что напоминало ей о родителях.

Да, теперь я вспомнила, я видела его фотографию. Она, правда, старая, немножко выцвела… Но все-таки… Интересный был мужчина, солидный. Простите, – Анна слегка замялась, – а какое вы ко всему этому имеете отношение? – испуг и растерянность уже прошли, она уже взяла себя в руки и вновь стала той, которой и была на самом деле, уверенной в себе молодой деловой женщиной. – Кто вы такая? И почему вас интересую я, мое кольцо и, черт возьми, моя семья?

Не чертыхайся, Аннушка, это непристойно, – с этими словами собеседница подняла вуаль и придвинулась поближе к Анне.

Что-что, а свое отражение в зеркале Анна изучила гораздо лучше, чем свои пять пальцев, как-никак заглядывать в зеркала и зеркальца разных форм и размеров приходится ежедневно и многократно. И теперь на нее смотрело ее собственное отражение.

«Вот это да, прямо мексиканский сериал какой-то, мыльная опера, черт. Кто это? Сестра-близнец? Да, мы с ней двойняшки. – Мысли закрутились в голове, сталкиваясь и налезая друг на друга. – Ай да мамочка, ай да родители! Как же вы умудрились еще одну девочку потерять? Абсолютная идентичность! Хотя нет… Вон у нее брови другие… Дура, – обругала она сама себя, – причем тут брови? Брови можно выщипать и, вообще… Нет… Но у нее ушки другие. У нее приросшая мочка, а у меня…»

Видя, как напряглась Анна, женщина снова взяла ее за руку:

Успокойся, Аннушка. Мы не сестры-близнецы, и твои родители не теряли меня в младенчестве и не сдавали в сиротский приют. Видишь ли, все несколько сложнее и в то же время проще. – Она внимательно посмотрела на Анну, чтобы удостовериться какое впечатление произвели ее слова. – Ты не нервничай. И постарайся правильно понять меня. Главное, всегда помни, что я люблю тебя и никогда не сделаю ничего такого, что могло бы причинить тебе вред… И никому другому не позволю… Но… Видишь ли… Я, Аннушка, твоя прабабка.

Вы?.. Кто?.. Ты моя прабабка? – с недоверием переспросила Анна. – Но мы ведь одного возраста. Тебе, наверное, двадцать семь, как и мне?

Да, – подтвердила собеседница, в знак согласия кивнув головой, – двадцать семь.

Что-то я тут логики не вижу, – усмехнулась Анна, – концы никак не связываются.

Правильно, – снова согласилась собеседница, – логики тут нет никакой, да ее и не может быть. Дело в том, что я… Вернее, меня в 1918 году в возрасте двадцати семи лет убили.

Она с тревогой поглядела на Анну, видимо опасаясь, что та снова испугается или же сочтет слова навязчивой попутчицы попросту бредом. Но та нисколечко не встревожилась, скорее наоборот, обрадовалась тому, что начало вырисовываться хоть какое-то объяснение малопонятным фактам.