Зауряд-полк (Преображение России - 8)
Шрифт:
– Ну?
– Ну, а всякому, ваше благородие, хотится, чтобы получше, вот черезо что артиллерия к матросне на улицу лезет, и начинается тут у них свалка на улице: артиллерия лезет, а матросня не дозволяет.
– А вы что должны были делать?
– А мы, вроде бы, должны их разводить, ваше благородие.
– Вот так раз-во-дя-щие!
Ратники хохотали кругом.
– Известно, на военной службе всего насмотришься, - кротко закончил Старосила.
– Хорошо, - сказал Ливенцев.
– Вот вернемся в дружину, я подам командиру рапорт, что это за наряд такой и нельзя ли этот наряд на будущее время похерить... А теперь пока ложись, хлопцы, спать!
Но долго не спали ратники, а заливисто хохотали по углам; действительно, наряд был не совсем обыкновенный. И кто-то просил ротного сказочника Дудку рассказать сказку.
Дудка был очень толстогубый, молодой еще малый, угрюмого вида, так что предположить в нем сказочника никак не мог Ливенцев, и он начал, проворно шлепая губами, длинную, что было важно, сказку о трех Иванах: коровьем, кобыльем и овечьем, и каком-то Лиходее, который держит под замком на высоченном дубу красавицу. Эту красавицу и хотят освободить Иваны и взять себе в жены.
Сначала едет к Лиходею Иван Овечий, а Лиходей говорит:
– Ты приихав до мене биться, чи мириться?
Иван Овечий тому Лиходею ответ:
– Я приихав до тебе совсим не мириться, - хай ты сгоришь, а приихав я до тебе биться!
– Да как-ак вшкварит ему!
– замахивается кулаком Дудка, а слушатели хохочут от удовольствия.
Лиходей оказался сильнее все-таки Ивана Овечьего и его одолел. Но пока они бились, вертелась тут же поблизости сорока. "Они бьются себе, они бьются, а сорока стрекочет-регочет..." И когда убил Лиходей Ивана Овечьего, сорока полетела за мертвой и живой водой. А Иван Коровий, не дождавшись Ивана Овечьего, поехал к Лиходею и натыкается на убитого, который "лежит себе ни мур-мур...".
Покуривая толстую кручонку и то и дело сплевывая на пол и затирая сапогом, Дудка рассказывал однообразно, но складно, как Лиходей убил и Ивана Коровьего и потом Ивана Кобыльего, но сорока оживила тем временем Ивана Овечьего, и только что управился Лиходей с Иваном Кобыльим, снова идет на него биться, а не мириться Иван Овечий, а потом - воскрешенный сорокой Иван Коровий, а там - Иван Кобылий... Конечно, Лиходею ничего не остается делать, как бежать от этих бессмертных и уступить им красавицу на дубу.
Как раз когда кончил свою сказку Дудка, пришла, также фыркающая от смеха, вторая смена, а с нею вместе неожиданно для Ливенцева пришел Демка. Оказалось, что он встретил эту смену недалеко от мельницы Ичаджика и кого-то узнал из ратников.
– А-а! Демка! Где же ты пропадал последнее время?
– спросил Ливенцев. Кажется, с неделю я тебя не видал.
– Я-то?.. Я в Балаклаве был, - пытался улыбнуться Демка, но улыбка ему вообще не удавалась.
– В Балаклаве? У кого же ты там был? У ротмистра Лихачева?
– Ага!.. В эскадроне.
– Ты что же думал, что эскадрон наш на своих лошадях скорее до фронта доскачет, чем мы пешие дойдем?
– Ага! Верхом ездить учился, - буркнул Демка.
– Гм... Засела в тебя эта скверная идея - охотиться за черепами немцев. Ах, Демка, Демка!
– А что же им - спустить это?
– при электрической лампочке сверкнул раскосыми глазами Демка.
– Никогда не спущу!
– Чего же ты именно не спустишь?
– Того!.. Как это они наших солдат пленных живыми в землю закапывают? Хорошо это? Спустить это можно?
– Откуда ты это знаешь?
– Знаю! Ребята в газетах читали!
– Может, это и выдумка: немцы - народ культурный.
– Выдумка! Пальцы нашим пленным отрезают, чтоб они больше стрелять не могли. А каких прямо в землю...
– А немецкие газеты про наших солдат то же самое пишут.
– Не-ет! Наши этого не сделают. Пускай не брешут!
– Давай с тобой лучше думать, что все это - одна брехня на человека, кто бы он ни был... И потом вот что, Демка... Ты ел что-нибудь сегодня? Может, это ты с голодухи такой свирепый?
– А то не ел?
– подозрительно поглядел Демка.
– А что же ты так поздно по улицам ходишь?
– Да я ведь прямо из Балаклавы сюда.
– Тебя, что же, погнали оттуда?
– Ну да, "погнали"! Я сам ушел... Когда они на войну даже не собираются. А вам уж шинеля повыдавали.
– Шинеля и там будут получать не сегодня-завтра. Только там шинеля другого образца - с длинным раструбом... А домой тебе не хочется ехать?
– Чего я там забыл?
– насупился Демка.
– Отца с матерью забыл... Семена Михайловича и Василису Никитичну.
Демка, услышав это, оглянулся кругом, ища глазами, кто мог тут сказать этому прапорщику, как зовут его отца и мать, но, не найдя такого, уставился, усиленно мигая, на Ливенцева.
– Думаешь, откуда я мог взять Семена Михайловича и Василису Никитичну? Добрые люди сказали... Нехорошо, брат Демка! Даже если ты и кровавым мстителем хочешь быть - не советую. Без тебя у нас в России народу хватит. Чего другого, а народу - сколько угодно... Ехал бы ты лучше к своим старикам, право.
– Они разве старики? Вот, значит, вы и не знаете!
– повеселел Демка. Вовсе они не старики еще.
– Чем же тебе они надоели? Бьют, что ли, тебя?
– Ну да! Еще чего! Бью-ут!
– И Демка поглядел с вызовом.
– Я тоже слыхал о них, что люди они хорошие... И будто они о тебе беспокоятся, что ты здесь зря погибаешь. Что зря, то зря - это правда. Ехал бы ты лучше домой.
– Уж вы мне один раз это говорили... Домой!
– презрительно протянул Демка и вдруг пошел проворно к двери.