Завещание грустного клоуна
Шрифт:
Долгая и многотрудная жизнь в авиации научила: всякий опыт полезен, положительный — для подражания, отрицательный — чтобы не мыслить и, тем более, не действовать подобно. И еще замечу: самокритика, как мое поколение ни старались убедить, возможно полезная штука, но любить это занятие, уж извините, противоестественно. Лучше и куда проще учиться на чужих ошибках. Сказанное, мне кажется, — ключ к непредвзятому пониманию того, что уже написал и собираюсь написать еще.
Тогда я был еще совсем новичком на севере, многого просто не знал, а еще большего не успел почувствовать. Новичок в полку обычно ходит какое-то время «безлошадным». Это и хорошо и плохо. Волей и неволей безлошадность тренирует терпение, в человеке растет и крепнет выдержка, ну, а плохо
Идея была поддержана. Кто-то сказал: «Блеск предложение!», кто-то добавил: Гениальная мысль!», и еще: «Самое времечко».
И тут выяснилось — штурманские часы показывают начало четвертого. Тогда я познакомился с коварством белых ночей за полярным кругом. С той поры меня долго подначивали: «Время, боярин?» И когда я отвечал, непременно интересовались: «Дня или ночи, боярин?»
Да, север — сказочная сторона. Где еще можно увидеть лед нежно-лимонного цвета, где найдешь бледно-розовые, словно крыло фламинго, торосы. Север вовсе не белое безмолвие, как внушали когда-то классики, север — край, полный неожиданностей, богатый полутонами, полный неожиданностями.
Дождавшись своего «коня», то был дымчато-серый в камуфляжных разводах «Ла-5», я должен был лететь на аэродром подскока, наспех сооруженный близ переднего края. Как положено, иду подписывать полетный лист к начальнику. По причинам мне неведомым, он в плохом настроении, угрюм, говорит, будто делает мне одолжение: «На приземлении держи язык за зубами. Рот — плотно закрытым. Все».
Признаться, я мало что понял, но учитывая состояние духа начальника, вопросов задавать не стал. Пока летел до точки, посмеивался: а занятный мужик мой новый начальник — напугать хотел, только меня дешево не купишь… Откуда было знать, что посадочные полосы на временных аэродромах выкладывались на болотистых грунтах из здоровенных бревен, одно к одному, поперек направления посадки и взлета, сверху сыпали песочек, и, будьте любезны — вам взлет!..
Мне повезло, язык на пробеге не откусил, но страха натерпелся. Мотало меня по той полосе, как не в каждую воздушную болтанку швыряет. И это тоже был опыт, весьма специфический — северный.
В Заполярье в моем экипаже была девочка. Вчерашняя школьница, за три месяца преображенная в оружейницу. Мысленно я с первого взгляда окрестил ее печальным именем — подранок. Почему не знаю, может, за грустные ее глаза, может, за готовность к безоговорочному подчинению… Подранок вызывал во мне отнюдь не командирские чувства — сострадание, нежность, щемящую тоску по другой совсем девушке, что осталась в далеком тылу. При случае я может быть еще расскажу о ней. Что же касается подранка, готов присягнуть — никаких агрессивных намерений у меня и в мыслях никогда не было.
Прихожу ранним утречком к самолету и вижу: механик заканчивает предполетную подготовку машины, моторист катит здоровенный кислородный баллон к борту. Подранок, примостившись в самом дальнем уголочке капонира, ровняет снарядные ленты и… тихо всхлипывает. Понятно, подхожу и спрашиваю, что случилось? Сперва молчит, потом, как говорится — в три ручья… и тут, будто назло, — ракета. Вылет!
Улетел неспокойный, вернулся расстроенный: перехват не состоялся, мы опоздали. Конечно, такое бывает и даже нередко, но кому с того легче? Заруливаю на стоянку и вижу — около моего капонира ошивается начальник связи. Майор не просто бабник, а по общему мнению летчиков, порядочная подлюга, и, наверное, не зря говорят, будто он заманивает в свою землянку девчонок и употребляет их весьма странным способом. В его землянке на высоте сантиметров семьдесят натянута парашютная стропа, от стены к стене. Он подводит к этой стропе девчонку — спиной — и неожиданно толкает. Девчонка зависает, туда — сюда покачивается, а этот гад сдирает с нее сапоги и прочее другое обмундирование. Вся эта операция исполняется одной рукой, другая занята тем, чтобы поддерживать в равновесии тело жертвы. Землянка его на отлете вырыта, хоть караул, хоть помогите кричи, никто не услышит. В таком качающемся виде он и употребляет девчонок. А на прощанье майор говорит, если кому и расскажешь что и как было, никто тебе не поверит. На стропе он тебя… да ты в своем уме? Лучше молчи, не срамись.
Но слух полз. И дыма без огня не бывает. И когда я того засранца у своего капонира засек, сразу проинтуичил — не иначе, как эта сволочь на подранка глаз положила. И ведь своего добьется. Пусть он не прямой начальник, но все равно — старший, а девчушка безответная, только из десятилетки выскочила, по моим наблюдениям непременно за первыми партами сидела. Надо пресечь. Пресечь, пока не поздно.
Знаю, действовал не «по уму». Душа велела. Что она такое — душа — выразить не сумею, но с тех пор, как похоронил моего главного друга, все чаще замечаю — все чаще подчиняюсь этой загадочной даме. Душа велит, и нет сил отказать! И тогда чувствовал — с трудом сдерживаюсь, однако действую, как обычно — сбрасываю с плеч парашют, приветствую старшего по званию, вежливо прошу: «Можно, товарищ майор, вас на два слова?»
Мы отошли за капонир. Тут было уединенно и тихо, только голоса птиц слышались. Говорю: «К девчонке не приближаться…» Договорить не дает, вскипает: «Как ты смеешь, нахал…» Но и я отпускаю вожжи: «Так вот и смею, падаль… Для верности держи аванс», — бью расчетливо — в губы, со всей силы. — Теперь можешь идти, кто станет спрашивать, будешь говорить, упал мордой вперед. Еще раз увижу, приближаешься, убью».
Что говорить, действия мои были рискованными и, конечно, не лучшими со стороны тактики, мог напороться на огромные неприятности, но с другой стороны — не должно добро вечно стоять в глухой обороне, когда зло атакует.
Спустя много лет, не помню даже по какому поводу, я рассказал об этом случае моему другу. Он выслушал, помолчал, задумчиво покрутил в руках карандаш и сказал: «Странно, действий твоих я не могу, конечно, одобрить, но с другой стороны — понимаю и не знаю, как бы сам поступил, окажись на твоем месте».
Как много порядочных, правильных людей, и как же часто они предпочитают сохранять нейтралитет, а потом страдают, ищут себе оправдания пылят пустыми словами… Знать законы совести — одно, а вот жить по этим законам совсем-совсем другое…
3
Странное дело, давно замечаю — очень разных людей почему-то занимает все самое большое, самое маленькое, самое первое и самое последнее, словом, самое-самое. Долгое время мне представлялось, что такое любопытство обратно пропорционально образовательному цензу, вообще интеллектуальному уровню любопытствующих, но однажды мой главный Друг, человек и великолепно образованный, и без всякого сомнения не только остепененный, но и на самом деле умный, поинтересовался, не случалось ли мне париться или может быть принимать душ в обществе летчика… Не сразу сообразив, что может скрываться за столь странным вопросом, ответил беспечно — случалось и не однажды. А что?
«Это правда, будто у него немыслимых размеров это самое хозяйство?» Крайне удивленный я ответил: «Господи, о чем ты спрашиваешь? Ну, правда, свисает почти до колена. И что? Тебе-то какая разница?» Он усмехнулся: «Так интересно же. И это в спокойном состоянии?..» Не понимаю, чего тут морщиться».
О том самом летчике меня расспрашивала и коллега — летающая дама, инженер с незапятнанной репутацией. Во-первых, она хотела получить авторитетное подтверждение, «что девочки болтают не напрасно», а во-вторых, просила помочь войти в «контакт» с такой выдающейся личностью. Прежде они были знакомы лишь шапочно, а она имела некоторые «деликатные намерения».