Завещание грустного клоуна
Шрифт:
Для чего рассказываю об этом? Многие годы нам упорно внушали: все, что ниже пояса, обсуждению не подлежит, Если верить пропаганде минувшей поры, получалось — секса в нашей стране вроде бы не существовало, хотя и дети рождались, а по числу абортов на душу населения страна прочно удерживала первое место в мире. Признаюсь, терпеть я не могу чужестранное понятие секс, само слово, а не то, что связанно с интимными отношениями, с переживаниями в предвидении и во время соития. Это, как раз, и занимало и тревожило постоянно. Уверен, повышенный интерес к взаимодействию представителей разных полов явление безусловно нормальное и типичное для подавляющего большинства физически здоровых людей. Но я вовсе не собираюсь эксплуатировать эту ставшую нынче модной тему, хотя наблюдать прорыв ханжеских табу нашего
А сейчас вернусь в мой капонир военного времени. Подранок, увидев, что боекомплект мной не использован, встревожилась: «Почему не стреляли, командир?» Объясняю: «Не в кого и не во что было стрелять. Мы берег фотографировали. Ясно? И надо было всенепременновернуться и привезти пленки». Славная девочка беспокоилась — не отказали ли пушки. В ее представлении война без стрельбы не могла происходить. Впрочем, одна ли моя оружейница жила в таком заблуждении? Вспоминая дела военных лет, ловлю себя на том, что больно часто улыбаюсь. Чему бы? Даже если улыбаюсь с грустью, не напрасно ли? Даже не знаю, как ответить. К примеру, хотелось бы понять: для чего вообще таких ясноглазых девочек, как Подранок, посылали на фронт? Неужели без их участия одни мужики не совладали бы с немцем? С подлым расчетом призывали девчонок в армию. В те времена ни о какой проституции речи, конечно, быть не могло. В нашей армии не существовало, понятно, военно-полевых борделей, особо офицерских, отдельно — солдатских. Такого не допускала наша идеология. Исключение сделали Куприну, разрешили опубликовать «Яму». За нашей нравственностью бдительно наблюдал политаппарат, готовый всякому пришить «аморалку». На словах все выглядело куда как нравственно, а на деле блуд шел несусветный, при этом с нахальным использованием служебного положения, в том числе и комиссарского.
Прилетел с задания, захожу в землянку, застаю там пилотягу из соседнего звена. Назову его, чтобы как-то обозначить, Бойко. Вижу, Сашка притулился у подслеповатого окошечка и осторожно вспарывает самодельной финкой с роскошной наборной ручкой нитяную обмотку парашютной резинки. Удивляюсь: «Что ты делаешь?» Хмыкает: «Минутку, парень, терпения… Сейчас продемонстрирую».
Добыв тонкую резиновую жилочку, он отмеривает сколько-то, режет и связывает колечко, оставляя на узелке топорщащиеся усы. «Готово! Надевай смело на… и — вперед! От моих шпор любая баба балдеет… Бери, сам проверишь.
Тогда мне Сашкино изобретение показалось диким, откуда я мог знать, что пройдет не так уж много времени и сперва в Японии, а следом и у нас появятся фабричного производства презервативы с усами. Скажи мне тогда кто-нибудь, что я доживу до времени, когда в нашей бывшей школе девочек будут обучать натягивать презервативы на бананы, ей богу, я бы посчитал того информатора душевно больным. Многое, очень многое изменилось в нашем мире, хотя и не все. Меня, случается, спрашивают нынче, как я в первый раз женился? В семнадцать с половиной лет мало кто умеет толком контролировать свои слова и поступки. Я не составлял в этом отношении счастливого исключения, хотя уже имел кое-какие навыки в пилотировании учебного самолета У-2, прыгал с парашютом и старательно прикидывался взрослым, этаким бывалым парнем. С будущей моей женой познакомился на танцах. Первое, на что обратил внимание, была не ее красота, поначалу я как-то даже не разглядел ее внешность, а неожиданный иностранный акцент. Постепенно выяснилось, она из Австрии, дочь шуцбундовца. После разгрома коммунистического восстания в Вене большую группу ребят этих самых шуцбундовцев вывезли в Москву, поселили в шикарном интернате, учили, воспитывали. Ребята довольно быстро освоили наш язык, правда, говорили с заметным акцентом.
Стоило моим родителям уехать на курорт, как я решил — надо форсировать события, благо обстоятельства тому благоприятствуют. К тому же я заметил, наконец, многие мужики провожают мою девушку весьма красноречивыми взглядами, оборачиваются ей вслед. До меня дошло — она не просто симпатичная, она — красавица! Велел себе — действуй! Для начала наговорил ей всяких сопливых слов — они мне казались неотразимыми тогда — и сразу перешел к решительному штурму. Но был деликатно остановлен. Она сказала: «Нет. Вот когда ты сможешь выразить все, что только сейчас произнес, по-немецки, тогда, вполне вероятно, их антворте — я…»
Юность нетерпелива. И родители должны были вот-вот вернуться. Без «военной хитрости» одним натиском цели мне не достичь. Я заказал немецкий текст сентиментального объяснения в любви парню из того самого интерната, где она жила. Мне удалось так запудрить мозги малому, что он и не заподозрил, для чего пишет это объяснение. Я выучил написанное наизусть, аусвендиг, и произнес с максимальным пафосом. Наверное, я не очень-то обманул мою красавицу, скорее всего она догадалась, как был проделан этот трюк, только своего я достиг. Она сказала — да.
Оставалась еще одна деликатная задача — представить девушку моим родителям. Не откладывая это событие в долгий ящик, я выбрал местом действия Курский вокзал. Стоило родителям выйти из сочинского поезда сделать не более пяти шагов по московской земле, как они услыхали: «Знакомьтесь, моя жена».
Реакция была соответствующей.
Учтите, отношение общества к незарегистрированным бракам в ту эпоху было далеко от сочувственного. А расписаться, поставить загсовские печати в паспорта я никак не мог. Больше того — наши отношения приходилось скрывать. Почему? В мои планы входило поступление в летную школу, и упоминание о жене-австриячке означало бы немедленное и окончательное крушение мечты.
Какой ты после этого патриот, если женился на гражданке буржуазной Австрии? Может быть так прямо не спросят, но мандатная комиссия непременно сделает мне от ворот поворот. Вот и приходилось писать в анкетах: семейное положение — холост. Подловато, конечно, а как я мог иначе писать? Было стыдно перед собой и особенно — перед ней. А она меня жалела и верила — все образуется.
Но ничего не образовалось. Началась война, и мою первую жену смыло, как волной песчинку. Ни следа, ни весточки. Пришлось прожить долгие годы унижения, страха, умолчаний, чтобы стало возможным сказать во всеуслышание: я — космополит. Земля мала, мир хрупок, и непозволительная это роскошь устраивать междоусобицы на политической, национальной, клановой, религиозной, да какой хотите еще почве. Нам нужны силы и мудрость, чтобы «без России, без Латвии жить единым человечьим общежитием». Я был согласен с Маяковским до войны, на войне, и сегодня при любом подходящем случае цитирую эти его строки.
4
Нельзя сказать, что наши правители не стремились сплачивать народы. Вопрос в том — как! Помню, будто неожиданный град обрушился, словно внезапная эпидемия настигла страну — значки, значки, значки! Сначала появился знак ГТО — готов к труду и обороне (спустя какое-то время это отличие получило еще и вторую ступень); придумали вдогонку ГСО — готов к санитарной обороне…. Мало! Начали внедрять ПВХО, означавший готовность к противохимической обороне; появился БГТО — будь готов к труду и обороне, а еще «Ворошиловский стрелок» добавился.
Можно сегодня очень по-разному относится к временам коммунистического главенства в стране, но в одном той власти не отказать — массовое заполаскивание мозгов налаживалось с размахом, достойным удивления. Нормы на все эти значки сдавались повсеместно — на каждом предприятии, во всяком учебном заведении, в масштабах районов, областей и республик. И сразу началось дикое, необузданное мухлевание, потому что инстанции требовали не просто — даешь значкистов! — а хотели развернутого соревнования! Школа номер 167 во что бы то ни стало должна обойти школу номер 175, к примеру, а консерватория — музыкальный театр… Даешь! И никаких гвоздей… Показатели подводили к Первомаю и к седьмому ноября и к новому году. Всю нелепость не столько замысла, сколько исполнения — добровольно-принудительного! — понимали даже дети. Ведь случалось, что в какой-то административной единице лыжников или велосипедистов, сдавших на ГТО, оказывалось едва ли не сто процентов населения.