Завещание грустного клоуна
Шрифт:
Почему сидим, его интересует, когда могли еще третьего дня уйти?
Командир эскадрилий только глянул на нас, понял, конечно, водичка свое дело сделала, по не докладывать же, что его эскадрилью развезло и лететь она не может.
«По самолетам, скоты!» — сдерживая бешенство, тихо скомандовал он и пошел к своей машине. Тут, словно в подарок нам, разрыв в облачности, брызнуло солнышко — летите, ребята! И мы понеслись…
Ох, никогда не пейте после чистого спирта воду, не дай вам бог!
Взлетели, как ни странно, благополучно. Кое-как собрались, верно, геометрическим изяществом строй наш не блистал, хорошо, хоть никто ни с кем не столкнулся. До промежуточного
Земля запрашивает, почему я не приземляюсь, вся группа уже на земле. Беспардонно вру: что-то шасси барахлит, не встаю на замки, пробую аварийный выпуск…
Везенье — чужую группу я не прозевал, в ее ведущего вцепился бульдожьей хваткой. Как он меня ни отгонял, я снизился с ним крыло в крыло и благополучно сел, хотя посадочная полоса была расчищена в расчете на одиночный самолет. И опять везенье: я удержался на самой бровке, не выкатился в рыхлый снег, не разложил машину. Везенье — штука капризная, непредсказуемая и такая… желанная.
Иногда я стараюсь представить себе, чего же в моей жизни было больше — везенья или невезения? Понять и тем более четко сформулировать ответ оказывается не так-то просто. Судите сами: без малого двадцать лет я летал, какие только машины не подержал в руках, какие края и веси повидал и остался цел, невредим, короче говоря — жив… Ясно — везенье. Но!
Много раньше, чем состарился, оказался списан с летной работы. Кого винить больше, кого — меньше, судить не берусь, хотя в момент самого списания нес на чем свет стоит врачей и всю авиационную медицину, не щадил начальников, непосредственных и вышестоящих, даже жене досталось. Суть от этого не изменилась. Списали, и пришлось начинать жизнь с начала.
Вроде и сомнений быть не может — не повезло! Но!
Подумаем, а когда легче уходить на второй круг, так сказать, в без малого сорок или в пятьдесят с чем-то лет? Пожалуй, раньше, пока резерв времени больше, приспособиться к новой жизни, как теперь принято говорить, адаптироваться все-таки легче…
Вот и выходит, почеши в затылке Ваня, прежде чем утверждать, где повезло, а где не повезло. Думаю, в каждом, самом очевидном невезение стоит поискать скрытые крупинки будущей удачи.
Когда-то мой главный друг написал мне: «Не отчаивайся, старикашка, не верь, будто жизнь беспрерывно бьет по голове. Мы живем, как я убедился на практике, по закону синусоиды, если сегодня ты катишься вниз, значит, барбос, ожидай перемены фазы, завтра будет подъем!» И он оказался прав. Пока меня допускали, летал, не задумываясь, никогда не отказываясь, а турнули — попереживал, пострадал, но, как видите, остался жив, пишу и, как положено мыслящему тростнику, готов сопротивляться новым напастям.
6
Этот необыкновенный подарок — зеленоватый листок в ладонь величиной, помеченный литерами ВЗ и номером 393255, — я получил от первого лица в Аэрофлоте, как было сказано при том — «за заслуги перед авиацией» — меня пожаловали служебным билетом на спецрейс — Тикси — СП-16. Побывать
Лечу к полюсу на старом-старом Ил-14. Пол в машине просвечивает в самом буквальном смысле слова — в дырку удобно наблюдать, как здорово нас сносит боковым ветром. Спрашиваю бортмеханика, мужчину заметного, основательно потраченного жизнью, не опасается ли он летать на таком дранье? В ответ слышу: «Если старушка за шестнадцать лет работы ни разу еще не падала на вынужденную, почему бы ей завалиться сейчас? Не-ет, мне новой машины не надо: какую из ремонта, — а других уже не бывает, — могут всучить, бабушка надвое сказала.
Признаюсь, я не нашелся, что возразить бортачу, и попробовал перенести разговор на другую тему. Показываю на громаднющий дополнительный бензобак, расположенный чуть не во всю длину левого борта, и спрашиваю: «На баке примус горит… небось нарушение? И тоже не опасаешься — а ну, как дрызнет?» Бортач пожимает плечами, этак лениво, снисходительно: «А вся остальная жизнь разве не в нарушениях? Или мне положено в полете варить курицу? Но варю: жрать охота! Нарушать надо с головой. Дрызнуть в принципе могут пары бензина — или не учил про такое — а бак у нас полный, под примус асбест положен…
Не странно ли в романтическом полете на Северный полюс мне открываются самые прозаические, вполне земные истины.
Командир корабля пожилой, заметно полысевший в полетах мужик на вопрос, почему он, судя по нагрудному знаку пилота третьего класса, так сказать, засиделся в девках, не задумываясь, отвечает: «А не один хер, какой класс? Допуска по метеоусловиям, меньше чем у меня, вообще не бывает, и ледовые посадки разрешены…» Тут он призадумался, видно решал — откровенничать или не стоит? И прорвало человека: «Ваши столичные дураки придумали — повышение класса оформляется только на материке, через специальные курсы. Три месяца отдай не греши! Интересно, кто на этих курсах и чему может меня научить?! А теперь давай посчитаем убытки: экзамены без того, чтобы не сунуть в лапу, сам бог на этих курсах не сдаст… Полярные за время пребывания на учебе не выплачивают, летные — не набегают, да еще полтора рубля наличными за новый значок выложи!» И он послал всех, кто делает вид, будто руководит полетами в высоких широтах, в соответствующее место. «Вообще знак с обозначением класса, применительно к командирам кораблей гражданской авиации — крупнокалиберная глупость. Я так рассуждаю: ты — пассажир, поднимаешься на борт и замечаешь, что повезет тебя в Одессу или Владивосток пилот второго класса. Но ты же с детства натренирован: 2 — означает плохо!» Тут наш пилотяга развеселился: «Осетринки второй свежести не желаете? Не уважаем мы умнейшую науку психологию. А зря!»
Справедливости ради не могу не уточнить — далеко не все относятся к психологии без должного почтения. Когда первое лицо гражданской авиации вручал мне билет на СП-16, я, видать, до того поглупел от счастья, что совершенно неприлично уставился на его знак военного летчика. Меня поразило, что знак был второго класса. Да-да, ярко-красная двойка четко выделялась на нежно голубом фоне. Проницательный человек, неожиданный благодетель, отследил мой взгляд и, полагаю, угадал мои мысли. Снисходительно улыбнувшись, генерал сказал: «Что ж теперь делать, пока служил в кадрах, выше не поднялся, не успел».