Завещание мессера Марко (сборник)

Пронин Валентин Александрович

– Любезный гость, разрешите пригласить вас в другое помещение, там вы встретите человека, с которым познакомились, находясь не на земле и не в воздухе… – Ученый засмеялся. – Вэнь-нюй, проводи святого отца в чертог «Абрикосового опьянения».

Девушка провела монаха через несколько просто обставленных комнат. Потом они спустились в темный подвал. Проводница ощупала край деревянного сундука и слегка его надавила. Крышка со скрежетом поднялась и открыла ход, освещенный масляным фонарем.

В конце подземного коридора у дверей, покрытых красной лаковой росписью,

стоял бронзовый слуга и держал в руке серебряный шар. Вэнь-нюй наступила на щеколду у порога, шар покатился по нарочно устроенному желобу, задевая звенящие колокольчики, и упал в вазу, соединенную с хитроумным устройством: на коралловом деревце запели искусственные соловьи, колотушка неожиданно ударила в гонг, и двери распахнулись.

Бесстрастное лицо монаха выразило недоумение, он спросил у проводницы:

– Любезная девушка, ваше имя говорит о знании. Объясните мне, откуда такие удивительные механизмы, сделанные лишь для забавы, попали в дом скромного ученого, служащего в одном из ведомств столицы?

– С удовольствием объясню, святой отец. Дело в том, что почтенный Юй Го-бао женат на женщине, мать которой была наложницей знатного императорского сановника Лю Гуан-цзу, казненного двадцать лет назад. Этот дом с подземными покоями принадлежал ему, и здесь удалось сохранить часть его имущества.

Служанка пригласила гостя войти. Большая комната, освещенная изящными фонарями с изображением феникса, казалась золотой.

Со стен красивыми складками струился плотный шелк абрикосового цвета с узором в виде перьев цапли и зимородка. На золотых подставках горели красные свечи. На треножниках дымились золотые курильницы с изображением древних ритуальных процессий.

Сквозь решетку в углу потолка проникал свежий и ароматный воздух, нагнетаемый механизмом – совершенным и редким изобретением.

Откинув занавес, вошел широкоплечий воин с саблей у пояса.

– Рад видеть вас вновь, святой отец, – сказал он.

– Я тоже надеялся, что у меня будет возможность говорить с вами, Чжан И, – ответил монах, – тем более накануне решающих событий.

– Садитесь, святой отец, – Чжан И подложил под локоть монаха вышитую подушку. – Подождем человека, осчастливившего меня своей дружбой. Он соединяет в себе мужество и любезность, знатность и простоту. Он снизошел к общению с простолюдинами и ежедневно смотрит в кровавые зрачки монгольского тигра ради спасения Поднебесной.

Появился Юй Го-бао, пропуская вперед стройного красавца в шелковом халате и зеленых туфлях со шнуровкой. Гость вежливо поклонился и с улыбкой сказал приятным голосом:

– Приветствую вас, мудрейший отец Гао, и также тебя, Чжан, дорогой друг мой.

Все четверо сели, опершись на подушки, и Чжан И нетерпеливо спросил:

– Вы сообщите нам последние новости, благородный друг?

– Да, и они вас не разочаруют. Итак, Хубилай с придворными и войсками покинул столицу. Во дворце и казармах находятся мои солдаты, а на охране городских башен двенадцать тысяч стражников под начальством свирепого пса Кагатая. Остается решить, каким способом выманить Ахмеда из дома и отправить

веселиться в мусульманский рай.

– Скорее в подземное царство ужасов, – мрачно перебил Чжан И. – Простите, благородный друг, но черную душу Ахмеда не примут в небесную обитель и у мусульман.

– У них другие порядки… – усмехнулся Ван Чжу. – Впрочем, для нас это не имеет значения. Святой отец, ваш посыльный связался с людьми предместья и начальниками «травяных разбойников»?

– Он сделал то, что ему было поручено, светлейший господин. Главари едва не оказались в руках стражников, но судьба смилостивилась, и пока все благополучно.

Юй Го-бао сказал горько и язвительно:

– «Травяные разбойники» и прочий преступный сброд нападали на императорские обозы и на поместья вельмож, губили купцов и сражались с воинами, верными престолу тянь-цзы. Теперь мы вынуждены объединиться с ними. Как странны и неожиданны превратности человеческих судеб!

– Может быть, они надеются, изгнав степняков, посадить на трон Поднебесной своего государя – какого-нибудь деревенского живодера или сапожника из предместья? – засмеялся Ван Чжу.

– Что ж, ведь и в старину в империи Хань случались возвышения из низов, – сказал ученый. – Например, сановник Фань Куай был в молодости именно живодером, полководец Сяо Хэ начал свою карьеру тюремщиком, а знаменитый вельможа Чжоу Бо зарабатывал на жизнь, ударяя в барабан на похоронах.

Монах Бо сидел, внешне сохраняя спокойствие, но необъяснимое и тревожное чувство мешало ему сосредоточиться. Он вглядывался в лицо Ван Чжу, женственно красивое лицо с прекрасно очерченными губами, тонкими бровями и взглядом, светившимся мягкой насмешкой почти всегда – слушал ли он Юй Го-бао, обращался ли к Чжану и говорил ему «дорогой друг мой» и даже когда встречался глазами с ним, отрешенным от мирских волнений монахом.

Была какая-то притягательная сила в облике молодого полководца и придворного, получившего власть из рук беспощадных завоевателей и легко, словно шутя, бросающего свою жизнь в бездонную пропасть борьбы с ними.

Но еще больше монаха привлекало другое лицо, смуглое и суровое, с омраченным взглядом и выражением постоянной изматывающей тоски. Мудрый Гао обладал способностью предвидеть будущее, наблюдая особенности человеческой внешности, склонности к некоторым поступкам и проявлениям души. Его заставляло содрогаться ощущение странной общности с тысячником Чжаном, как будто в этом ощущении он слышал настойчивое предостережение своих внутренних сил.

«Если в ясную ночь, очищенную от дыма людской суеты и погруженную в прозрачную тишину, соединить полет духа с мерцанием священных созвездий, может быть, раскрылось бы значение моих неожиданных мыслей. Но теперь уже поздно… Оставим тщету сухих вопросов рассудка. Пусть жизнь пройдет до конца по дороге судьбы», – подумал монах и сказал Ван Чжу:

– Я пришлю к вам моего посланца. Оденьте его соответствующим образом и дайте ему солдат в провожатые. Он пригласит Ахмеда во дворец именем наследника Чим-Ким, будто бы вернувшегося в столицу.