Завещание мессера Марко (сборник)
Шрифт:
– Что тебе надо? – спросил старик.
– Я принес тебе, многоуважаемый, кое-какие вещи по очень умеренной цене.
Машаду развернул сверток и показал Абу-Хазиму моплахские сабли.
– Сколько ты хочешь получить за эти вещи?
– Всего десять золотых за прекрасно откованое и отточенное оружие.
– Ах, сын греха, ты втягиваешь меня в такое опасное предприятие, что борода моя трясется от страха. Если эти сабли найдут у меня моплахские сыщики или наиры правителя, мне не сдобровать.
– Ты ведь не первый раз держишь в своих руках подобные вещи, наипочтеннейший?
– Да, когда-то я умел ими пользоваться. Хорошо, ты получишь свои золотые. А это что?
– Это хороший
Старик немного поспорил, однако принес деньги и отдал Машаду.
– Я вижу тебя второй раз, о человек, называющий себя Азизом. Но, кажется мне, по некоторым особенностям твоей речи и по твоим желтым глазам, что ты происходишь не из благородного племени арабов.
– Ты ошибаешься, наиумнейший. Я по рождению магрибец. Мои родители были подданными султана Марокко.
– О, Аллах! Как это далеко отсюда. И говорят, будто все магрибцы – колдуны и отравители. Прощай и ступай своей дорогой, человек, назвавший себя Азизом.
– Да продлится твоя жизнь, сговорчивый Малик Абу-Хазим, – произнес Машаду, убирая за пазуху монеты.
Успешная торговля
В очередной раз Васко да Гама велел Монсаиду написать послание правителю Заморину. Он жаловался в письме на то, что мавры не дают никому покупать привезенные португальцами товары. Просил разрешения перевезти товары в Каликут.
Скоро краснобородый управляющий Заморина Вали явился с толпой носильщиков. Взвалив на плечи тюки с португальскими товарами, полуголые индусы под охраной таких же полуголых и усатых, вооруженных мечами наиров двинулись в Каликут. По приказанию Заморина португальцам отвели лавку на краю главного городского базара. В середине первой комнаты приказчик командора Диаш повесил массивные весы, привезенные из Португалии. Поблизости от входа разложили товары, а в дальнем помещении индусские мастера сделали большие деревянные ящики и оковали их железом. Повесили тяжелые узорчатые замки. Сделано это было по настоянию Монсаида. Опытный мавр посоветовал приготовить отдельные закрома для каждого сорта пряностей.
На всякий случай решено было поставить охрану, и теперь у входа в лавку стояли солдаты в латах, шлемах и полном вооружении.
Базар жил шумной и пестрой жизнью. Весь день не прекращались толчея и гомон. Тянулись нескончаемо ряды торговцев материями. Вышитые цветами прекрасные шали из Кашмира, тончайший муслин – хлопчатобумажная ткань, спорившая красотой и легкостью с шелком, тяжелые парчовые покрывала, шелка и полотна самых ярких расцветок и прихотливых узоров вывешивались напоказ. И, конечно, скромные, грубоватые шерстяные ткани, привезенные португальцами, не могли сравниться с этой непревзойдённой роскошью.
Старший приказчик Диаш и переводчик Нуньеш только вздыхали, понимая столь очевидное положение. Время от времени Нуньеш выходил из полумрака лавки и прохаживался по базару, погружаясь в его толчею и разнообразие, в полосатый от навесов свет и золотистую пыль, кружившуюся в столбах падающего между рядами жгучего солнца.
Продавцы сладостей и неизвестных португальцам благоухающих плодов пронзительными криками зазывали под свои навесы. Кузнецы, звеня молотками, чинили крестьянские мотыги, колеса двуколок и прочий немудреный металлический скарб. В толпе бродили почти голые изможденные индуистские монахи с посохами, чашами и колокольчиками – просили милостыню. Изредка им подавали что-нибудь из съестного: горсть вареного риса, пшеничную лепешку, вареную рыбу с пряностями, жареные бобы или сушеный творог.
Горцы пригоняли на продажу лошадей и другой скот. Между рядами бродили или лежали
Фокусники превращали длинную веревку в твердый высокий посох, устанавливали этот посох на земле, а потом по нему, цепляясь руками и ногами, забирался высоко над головами людей темнокожий подросток. Затем он спускался, и твердый посох снова превращался в веревку. Такие же иссушенные солнцем, с оливковой кожей, с заплетенными в косы волосами фокусники показывали и другие чудеса. Они вкапывали в землю несколько ножей острием вверх, спокойно ложились спиной на их смертельно заточенные жала, а помощники ставили фокуснику на тощий живот тяжелую корзину, наполненную песком и галькой. Через несколько минут корзину снимали, фокусник поднимался, и все видели, что на его голой спине нет ни единой царапины. Фокусник брал свои ножи, втыкал их в толстую доску и, улыбаясь, просил у зрителей медную монетку. От созерцания индийских чудес у Нуньеша почему-то начиналось головокружение, и он старался скорее уйти подальше.
Около круглого водоема, обсаженного деревьями, пользуясь относительной прохладой, отдыхали и ели путники. Пригородные крестьяне, привозившие зерно, овощи и плоды, поили здесь упряжных буйволов и ослов. Молодые щеголи в пестрых арабских халатах и тюрбанах или в индийских юбках-дхоти, увешанные браслетами и золотыми ожерельями, с тросточками из слоновой кости или опахалом из павлиньих перьев, подмигивали стройным полногрудым индускам в цветных сари, не скрывавших ни одной линии тела. Красавицы приходили за водой, позванивая медными кольцами на щиколотках и запястьях, и улыбались, показывая белоснежные зубы и поводя огромными подведеными глазами. Рядом с ними набирали воду в кувшины мусульманки, с ног до головы закутанные в белые и голубые покрывала. Их сплетни, шутки и перебранки не прекращались весь день. Нуньеш невольно вспоминал оставленную в Португалии мать, свою миловидную черноглазую жену и детей, такие же знойные дни и веселых португалок с кувшинами у городского колодца. Но он старался отогнать воспоминания и печаль, пытаясь настроиться на деловой лад.
Неподалеку от водоема усталые караванщики останавливали одногорбых верблюдов с проплешинами на боках, высоко поднимавших на изогнутых шеях уродливые головы в клочьях рыжей шерсти и бесконечно продлевавших монотонную мелодию бронзовых бубенцов. С верблюдов снимали вьюки, к ним тут же направлялись базарные старосты – брать с караванщиков налог. Иногда ходили угрюмые голые мужчины и женщины из касты «неприкасаемых», глухо оповещая о своем присутствии колокольчиком, чтобы кто-нибудь, случайно дотронувшись, не осквернился. Играл на дудочке, сидя с поджатыми ногами на циновке, укротитель змей, а перед ним, раздув «капюшон», раскачивалась под жалобную мелодию большая кобра. Монсаид, смеясь, как-то говорил, что у этих кобр вырваны ядовитые зубы.
Моплахи в коротких шароварах и пестрых чалмах то и дело проезжали на сухоногих, грациозных арабских скакунах. Девочка из дикого горного племени с листком ниже лобка танцевала под звуки свирели, бубна и барабана. Мусульманский писец в голубой чалме выводил каламом на бумажном свитке под диктовку просителя; рядом индусский писец наносил замысловатые значки на вощеную табличку.
Перед водоемом была установлена плита, украшенная резьбой и надписью по-арабски. Подойдя ближе, Нуньеш прочитал: «Водоем соорудил Омар ибн Ахмад из Джедды. Прохожий, утоляя жажду, помяни его имя».