Завещание ведьмы
Шрифт:
— Сюда не приезжает?
— А чо тут приезжать — Серебровка рядом. Иногда приходит, чтобы покуражиться перед Тамаркой.
Мяуканье котенка стало походить на осипший писк.
— Унесите его на улицу, — попросил Паутову прокурор. — Пусть кто-нибудь из женщин к себе в дом возьмет, накормит.
— Ой, нет! — испугалась Паутова. — Накормить, конечно, накормят, а в дом — никто не возьмет. Это ж колдовский котик, от Гайдамачихиной кошки.
— Что еще за колдовство? — заинтересовался прокурор.
— Ой, не знаю. Это в Березовке так говорят.
— Что говорят?
— Да болтают, что попало… — Паутова приподняла руку, словно хотела перекреститься, но вовремя спохватилась. — Вы, граждане следователи, шибко не верьте нашенским сплетням. Тамарка хорошая была. Не понятно, чего она тут натворила, или с ней кто-то беду сотворил…
— Какого
— На прошлой неделе двадцать четыре года исполнилось. Два килограмма дорогих конфет у меня, в сельмаге, покупала, чтобы подружек с фермы угостить.
На этом разговор прокурора с Паутовой оборвался. Бирюков прошел из спальни через прибранную кухоньку с чисто вымытым полом в тесные пустые сенцы. Здесь тоже, как и на кухне, пол был вымыт, даже выскоблен до желтизны. Видимо, только вчера Тиунова сделала в избе основательную приборку. Постояв в раздумье, Антон приоткрыл дверь из сенец в кладовку — стены и потолок кладовки были увешаны пучками высушенных трав. Такого разнообразного запаса лечебных растений Антону не приходилось видеть. Пустырник, душица, полынь, мать-и-мачеха, красавка, подорожник, кровохлебка и еще множество каких-то трав источали столь сильный запах, что голова начинала кружиться. Бирюков прикрыл дверь и вышел на свежий воздух, в освещенный солнцем двор, заросший курчавой муравой. Он хотел было подойти к односельчанам, но из соседнего двора, отделяющего усадьбу Тиуновой от избушки Гайдамаковой, вдруг послышалось:
— Здорово, Игнатьич!
Бирюков повернулся на голос. Облокотившись на покосившуюся изгородь из жердей, стоял морщинистый Торчков и, словно демонстрируя два ряда вставных зубов, безмятежно улыбался:
— Здравствуйте, Иван Васильевич! — Антон подошел к старику. — Как живется?
— Жизнь с каждым годом становится забавнее. Главное в ней — водились бы деньжата.
— И как лично у вас с деньжатами?
— Лучше всех, но никто не завидует. А куда мне, Игнатьич, деньги? Вином я теперь злоупотреблять перестал, барышнями не увлекаюсь. Живу по шутейной присказке: кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет.
— А если серьезно?..
— Если по-сурьезному, то вдвоем с Матреной две пенсионных сотни получаем. Плюс, как говорят по телеку, личное подсобное хозяйство, обеспечивающее нам полное материальное благополучие. Проще говоря, пенсионные сотняги расходятся на мелкие расходы. К примеру сказать, недавно цветной телевизор приобрели, дак мне с ним… и бутылки не надо. Так, холера, красиво показывает — не оторвешься. Щас вот только по второй программе смотрел кино про инженера Гарина. Смысл в том, что башковитый изобретатель придумал гипельболоид. Хотел, агрессор, весь мир световым лучом уничтожить, да ни хрена у него не получилось — наши чекисты за шкирку взяли. Не поверишь, Игнатьич, настолько завлекся кином, что прозевал, когда милиция к моей соседке подкатила… — Торчков вдруг понизил голос: — Неужели крякнула Томка?..
— Исчезла куда-то.
— Во учудила чудачка. Хочешь, Игнатьич, верь, хочешь — проверь: доканала-таки ведьма свою ученицу. Сколько раз по-соседски предупреждал Томку: «Брось якшаться с Гайдамачихой». Куда там! Не послушалась, горемыка. А я, как в воду глядел. Случаем, не слыхал про ведьмино завещание?
— Нет.
— Ну, Игнатьич, ты ж многое потерял! Слушай меня… Гайдамачиха, почуяв близкую смерть, стала обучать Томку колдовскому ремеслу: травы разные запаривать, любовную присушку варить, ворожбу на картах осваивать и так и далее. Проще говоря, наставницей Томкиной стала. А разве может ведьма наставить на правильный путь? У нее своя, колдовская, политика. Знающий мужик мне толковал, значит, чтоб ведьмам очиститься перед смертью от грехов, надо любой ценой передать колдовские знания остающемуся в живых ученику. Не поверишь, подбирая к Томке ключи, Гайдамачиха завещала ей деньгами много тысяч да еще недостроенный домище, что возвели наемные шабашники на месте прежнего трактира. По секрету тебе скажу, дом этот охраняется пришельцами…
— Какими?
Торчков многозначительно подмигнул:
— Есть тут у нас, залетные инопланетяне…
— Откуда у Гайдамаковой большие деньги? — заинтересовался Антон.
— От колдовства, понятно. Она ж, как фокусник, действовала. Для примера, на моих глазах был такой случай. Покупает ведьма в сельмаге у Брониславы Шутовой кусок хозяйственного мыла. Подает десятку, вроде бы мелкими деньгами не располагает. Бронька со мной языком чешет и как ни в чем не бывало выкладывает ведьме сдачу с двадцатипятирублевой бумажки. Чуешь, чем пахнет?..
— Обсчиталась Паутова — и только.
— Держи карман шире — Бронька тебе обсчитается! Помню, когда злоупотреблял этим… — Торчков заскорузлым пальцем щелкнул себя по горлу, — был аналогичный случай. Пятнадцати копеек у меня на бутылек не хватало. И перехватить не у кого — хоть плачь. Все Матренины закутки в доме обшарил — кроме завалящей дореформенной пятнашки, ни копейки не нашел. Эх, думаю, была не была: всучу Броньке вместо действующей монеты этот пятнашник! Смело так на прилавок рублевку с мелочью звякнул, говорю: «Без сдачи!» И что? Думаешь, прошел номер?.. Дудки! Бронислава мой фокус мигом разгадала и давай срамить на весь магазин. Со стыда чуть не сгорел.
Бирюков улыбнулся:
— Это, Иван Васильевич, житейские «фокусы», а не колдовские.
— Зря, Игнатьич, меня опровергаешь, — Торчков обидчиво моргнул. — Могу более сурьезное рассказать. Было это в первый год, когда я с Отечественной в Березовку вернулся. Понятно, и другие фронтовики к своим домам заявились. В том числе — папаша твой, Игнат Матвеевич. Дело, сам понимаешь, выдающееся. Решили отметить возвращение коллективным ужином. Собрались в вашем доме. Закусили плотно, повспоминали военные подвиги, засиделись. Ночью я до своей хаты подался. Только из вашей калитки выхожу — трактирщик Гайдамаков навстречу: «Здоров, Иван Василич!» — «Здоров!» — говорю, а самому даже невдомек, что трактирщика еще до моего рождения в могилку закопали. «Зайдем, — говорит, — ко мне в трактир, угостить тебя желаю». — «Что ж, — говорю, — не откажусь от угощенья по случаю такой редкой встречи». А самому опять же до мозгов не доходит, что Березовский трактир давным-давно колчаковцы спалили. Другими словами, вроде под гибносом нахожусь. Приходим этаким манером к Потеряеву озеру, а там, не поверишь, преогромнейший домина!.. Похлеще, чем теперь ведьма построила. Ну, понятно, сели за стол. Закусок всяких разных на столе… аж глаза разбегаются. Если вдвоем те угощения осадить, запросто от заворота кишков крякнуть можно. А спиртного — ни грамма! Только чай… Ну, само собой понятно, что этот напиток хоть и крепкой заварки, но все ж таки много его не выпьешь. Посидели малость, повспоминали: я — Отечественную войну, Гайдамак — германскую, какая до революции была. Поднимаюсь идти домой. На прощанье говорю Гайдамаку, дескать, благодарю за чай, сахар я не брал… Он мне в ответ: «Чо ты, Иван Василич — мой званый гость, пешком потопаешь? Ты ж кубанцкий кавалерист. Садись на моего выездного жеребца — мигом домчит». И опять мне невдомек, что от Потеряева озера до моей хаты — десять воробьиных шагов. Отказываться неловко. Заученным манером вскакиваю на разгоряченную конягу, и понес он меня!.. Такой свист в ушах, я аж зажмурился. Страшно… Вдруг петух запел!.. Открываю глаза — тишина. Вроде светает. Кругом могильные кресты, оградки… А сам я сижу не на лихом коне, а на надгробном камне Гайдамакова… — Торчков зябко передернул плечами. — Вот, Игнатьич, где я страху натерпелся. Жуть!.. До этих пор, как вспомню, мороз по коже продирает.
— Почти как в стихотворении Пушкина, — рассмеялся Антон. — «А подо мною… не конь, а старая скамья. Вот что случается порою».
— Ну, Игнатьич, обижаешь!.. — не на шутку расстроился Торчков. — Не веришь — спроси у Арсентия Инюшкина. Он очевидцем был, когда поутрянке я с кладбища напролом через ограду продирался. Секрет, хочешь знать, вот в чем… Арсентий мне разъяснил. Когда, значит, я из вашего двора после сытного ужина вышел, Гайдамачиха с пустым ведром дорогу пересекла, к Потеряеву озеру направлялась. Я, понятно, ругнулся, чтоб под ногами, ведьма, не путалась. Тут она, должно быть со зла, колдовство и напустила. Инюшкин вполне тверезый следом за мной шел, слыхал, как в ответ на мое сурьезное предупреждение Гайдамачиха чего-то буркнула, и сразу я — волчком-волчком, закрутился-закрутился и с глаз пропал… Арсюха — мужик не робкого десятка, но, как увидал такую свистопляску, и он сдрейфил. Прибег домой — шмыг под одеяло. А утром, будто черт ему в уши дудит: иди, дескать, на могилки, выручай друга. С опаской, однако пришел Инюшкин к кладбищу. Думал, приснилось, а я и вправду, как дикий кабан, через кладбищенскую изгородь на волю рвусь…