Завещание ведьмы
Шрифт:
— Нахально я поступаю, правда? — спросил он.
Зорькина иронично усмехнулась.
— Думаете, струсил? — засмеялся Бирюков. — Да я за вами — в огонь и в воду!
— Ой, как здорово! — сказала Марина с таким видом, что Антон не понял, шутит она или говорит серьезно.
Просторная с большими светлыми окнами квартира Зорькиной сияла чистотой и красивой полированной мебелью. Все здесь находилось удивительно на своем месте, и Антон про себя отметил, что не зря вчера мать говорила о Марине: «А как она квартирку свою обставила — любо поглядеть».
— У вас прекрасный вкус, — рассматривая одну из полок с книгами, сказал Бирюков.
— Вы окончательно решили убить
— Из-за нее, — признался Антон.
— Жалко Тамару. Никогда бы не подумала, что с ней такая беда случится. Ужас какой-то…
Марина достала из холодильника небольшую кастрюлю с окрошкой, поставила на стол тарелки, положила столовые ножи, вилки и ложки. Тонкими ломтиками нарезала хлеб и стала разливать по тарелкам окрошку. Обедать начали молча. Принимаясь после окрошки за лангет, Антон привычно взял вилку в правую руку, а столовый нож — в левую. Заметив это, Зорькина шутливо сказала:
— Воспитанные дети держат вилку левой рукой.
Антон виновато глянул на нее:
— Я левшой родился. Воспитывал меня дед Матвей деревянной ложкой: то по лбу, то по левой руке, когда я хватался ею за ложку или вилку.
— Крепко он вас воспитал.
— Рука у деда была крепкая и ложка тяжелая — до сих пор помню.
Марина улыбнулась. За чаем она задумалась и невесело проговорила:
— Странно, живем в селе на виду друг у друга и не знаем, что у кого на душе.
— Чужая душа — потемки, — ожидая подвоха, уклончиво сказал Антон.
— Тамара насквозь светилась, а вот…
— Вы о Тиуновой?
— Конечно. Не могу понять, зачем ей срочно понадобилась модная прическа, и, как назло… такая неудача с волосами!
— Что за неудача?
— Волосы вдруг захотелось Тамаре обесцветить и сделать прическу, как у меня. Поехала на прошлой неделе в районную парикмахерскую и вернулась оттуда… без волос.
— Почему?
— Сразу после обесцвечивания пергидролем стала делать химическую завивку. Химия — штука серьезная. От пергидроля волосы отмирают, а химка еще больше их сжигает. Сама не своя приехала Тамара из парикмахерской.
«Выходит, напрасно мы с Кротовым считали, что Тиунова добровольно сделала сумасшедшую стрижку», — подумал Бирюков, а вслух спросил:
— Неужели из-за такого пустяка можно сильно расстроиться?
— Это для мужчин волосы — пустяк, но для молодой женщины остаться без волос — трагедия. Жди потом, когда-то они вновь отрастут…
— А вообще, Марина, какие-нибудь странности в поведении Тиуновой были в последнее время?
— Ничего странного я не замечала за ней. Перед поездкой в парикмахерскую она, вполне нормальная, ко мне прибегала. Я еще предупредила: «Смотри, Томочка, сразу после обесцвечивания под химку не садись, посоветуйся с мастером». Она весело отмахнулась: «Моим космам никакая химка не страшна».
— Как Тиунова к религии относилась? — снова спросил Антон.
Зорькина поправила на лбу локон:
— Кто теперь из молодых серьезно к этому относится…
— Зачем же Тамара икону с лампадкой в избе держала?
— Это, наверное, бабушка Гайдамакова Тамаре что-то насоветовала… — Марина задумчиво помолчала. — Любопытной старушкой была Елизавета Казимировна.
— Хорошо ее знали?
— Гайдамакова лечила меня в детстве, — ответила Зорькина и, словно разговор стал для нее неприятен, глянула на часы: — Извините, Антон Игнатьевич, обеденное время кончается…
Бирюков поднялся из-за стола:
— Спасибо, Марина, за угощение. Вы умеете превосходно готовить.
Зорькина погрозила пальцем:
— Нет ничего вульгарнее, чем хвалить человека в лицо.
— Если не изменяет память… — Антон приложил руку ко лбу: — Это Сомерсет Моэм сказал?
Марина лукаво прищурилась:
— С вами опасно разговаривать — нельзя умные мысли классиков выдать за свои.
Антон улыбнулся:
— Банальный вопрос: какие у вас планы на сегодняшний вечер?
— Планов — никаких, но встретиться с вами не смогу, — с внезапной сухостью сказала. Зорькина.
— Почему? — удивился Бирюков.
— Потому, что ни о Тиуновой, ни о бабушке Гайдамаковой больше ничего не знаю. Вы ведь ради них со мной встретились?
— Вот глупости! Поверьте, Марина…
— Позвольте вам не поверить, — вроде бы шуткой не дала договорить Зорькина и, сразу посерьезнев, показала на часы: — Мне пора на работу, Антон Игнатьевич…
— Ну, что ж… — без всякого притворства вздохнул Бирюков. — Как говорится, силой мил не будешь.
Глава 5
Идти домой, где дед Матвей, наверняка, смотрит телевизор, а неугомонная мать, по всей вероятности, занимается бесконечной огородной работой, Антону не хотелось. Через проулок, против родительского дома, он неторопливо вышел на берег Потеряева озера. Здесь, у воды, было прохладнее, чем в селе, и казалось, что солнце печет с безоблачного неба не так жарко. Расстегнув форменный пиджак и сняв фуражку, Антон присел на поваленную бурей засохшую березу. Когда-то к этой березе бабка Гайдамакова привязывала здоровенной цепью свою лодку, на которой сама никогда не плавала. Ветхую посудину часто брали «напрокат» березовские мальчишки-рыболовы, расплачиваясь из улова десятком свежих чебаков старухе на уху.
Как и в прежние годы, озеро сияло будто огромное зеркало. Над водной ширью лениво кружили белогрудые чибисы. Иногда какая-нибудь из птиц резко пикировала к воде, склевывала то ли зазевавшуюся рыбешку, то ли задремавшего жучка и, мгновенно взмыв к небу, опять продолжала парить в плавном полете.
Бирюков попытался сосредоточить мысли на Тиуновой, но из головы не выходила встреча с Зорькиной. Антон с усмешкой стал анализировать свое поведение: «Расшаркался, провинциальный Дон Жуан. На обед бессовестно напросился. Зачем, спрашивается? Это ж не в моем характере — мести хвостом перед девушками. Со стороны, должно быть, смешно было на меня смотреть. Чистой воды пижон! Поэтому Марина и подтрунивала на моими комплиментами… Но почему она, увидев меня в конторе, вроде бы вздрогнула? Неужели я остался для нее страшной памятью о погибшем женихе, которого она, наверняка, любила? Ведь не зря до сих пор не выходит замуж. А вдруг она просто растерялась от неожиданной встречи и не знала, как поступить: сделать вид, что не узнала меня, или вести себя, будто ничего прежнего не было?.. За обедом, кажется, все шло хорошо — подумаешь, вилку не в ту руку взял! Кто теперь на такие пустяки обращает серьезное внимание… Разговор о Тиуновой и Гайдамачихе Марина завела сама. Может, это умышленно: захотела проверить, ради чего перед ней пижоню?.. Мне надо бы промолчать — ведь не ради этого я к ней напросился. А вдруг и у нее что-то шевельнулось ко мне? В таком случае Марина ждала другого разговора, а я, как черт за грешную душу, ухватился за первый же намек о смерти Тиуновой. Вот дурная привычка выработалась — мгновенно хвататься за служебное… Сомерсета Моэма вспомнил! Блеснул эрудицией, называется. Зачем?..»