Завещание
Шрифт:
– Пожалуйста, проходите! Проходите сюда!
– В ее голосе Нестерову послышалось скрытое волнение.
Нестеров не спеша разделся, вошел в большую комнату с широкими, светлыми окнами. Женщина стояла возле стола в настороженной позе. В круглых серых глазах плескалась тревога. Она прикусила губы, безвольные руки повисли на бедрах, одно плечо поднялось, а второе, наоборот, опустилось. Внутреннее ожидание чего-то крайне необыкновенного сковало ее с ног до головы.
– Здравствуйте, Лидия Петровна, - произнес Нестеров сдавленным голосом, перебарывая стеснение.
– Здравствуйте. Кто вы? Я где-то вас видела. Убеждена, скороговоркой сказала женщина, присматриваясь к Нестерову, окидывая взглядом
– Ошибаетесь, Лидия Петровна. Мы с вами никогда не встречались. Нестеров я, Михаил Иванович, а для вас просто Михаил или Миша, друг вашего мужа, Степана, Степы Кольцова.
– Нестеров?! Тот самый Мишель, о котором с такой лаской в каждом письме писал Степа?.. Присаживайтесь, пожалуйста! Вот здесь, вот сюда. Я знаю вас, знаю по фотографиям. Степа присылал. Как же вы у нас оказались? И когда? И надолго ли?..
– Зардевшись и приходя в состояние какого-то бесцельного суетного движения, говорила Лидия Петровна.
– Спасибо, я присяду и отвечу на все ваши вопросы, - сказал Нестеров и, шагнув в глубь комнаты, придвинул к себе стул.
Но это не успокоило женщину. Ей почему-то не хватало сейчас сил остановить себя, и она выскочила из комнаты, на ходу сказав:
– Извините, я поищу маму.
Послышался скрип дверей в глубине квартиры, стукоток, беготня, и вдруг все смолкло.
Нестеров осмотрелся. Он сидел в квадратной просторной комнате, заставленной обветшалой мебелью: потертый комод, залоснившийся диван, просевшее кресло, в простенке - столик с аккуратными стопками книг. Над столиком в рамке портрет Степана. Снимок один из последних: свисающий на лоб чуб, сильные складки от носа к подбородку, в прищуре темных глаз, устремленных в какую-то безвестность, усталость и тоска, как бы предчувствие неизбежности смерти, уже поджидавшей его. Тугой воротник гимнастерки с расстегнутой верхней пуговицей, чуть свисшие с плеч полевые погоны с малозаметными двумя просветами и двумя большими звездами возле кромок.
Он был снят на фоне самоходок, орудийных стволов, похожих не то на хоботы слонов, вскинутых великанами в ярости, не то на стволы деревьев, вывернутых с корнями и переломанных неистовой силой урагана.
"На редкость удачно схвачен. Похож очень. Вот таким он и был. И орудия тут же. Вероятно, взято с общего снимка", - подумал Нестеров, и взгляд его переместился ниже.
А ниже всего лишь на две четверти висел в такой же рамке еще один портрет - портрет мальчика. Круглое лицо, волосы, челкой спускавшиеся к бровям, озорные оттопыренные уши, глаза, переполненные весельем, и тонкие губы, сомкнутые, чтоб не дать звонкому смеху вылететь и рассыпаться серебряными горстями.
"Да ведь это Тимошка... любимец отца, его кумир и надежда... Знаком мне и он...
– вспомнив рассказы Степана о своей семье, подумал Нестеров, прикидывая, сколько же теперь исполнилось мальчику лет.
– ...Десять... нет, больше - двенадцать. Много мне с ним будет забот... Хотя, что много? В четырнадцать лет формируются в основном все решающие черты характера".
Рассматривая портреты, кидая взгляд своих пристальных глаз то на сына, то на отца, Нестеров думал о Лиде: "А вот она, по его рассказам, представлялась мне другой: чуть проще, доверчивее, да и, пожалуй, веселее... Как будто стержень в ней... настороженность в глазах, холодок в голосе... Но понять ее можно. Я чужой человек для нее... Это я знаю о ней все, а она обо мне, возможно, ничего не знает или знает совсем немногое".
Лидия Петровна возвратилась минут через пять, несколько сконфуженная таким длительным отсутствием.
– Извините великодушно, Михаил Иваныч. Маму наконец нашла, и самовар в ее верных руках.
– Она чуть улыбнулась, подобрав полные, сочные губы.
Лидия Петровна села напротив Нестерова и впервые посмотрела на него спокойно, просто и без того возбуждения, которое бросило ее на немедленные поиски мамы. И он не отвел своих глаз от ее взгляда, выдержал и даже улыбнулся, чуть двинув бровями. "Теперь она ближе к моим представлениям о ней... Походит... на ту самую Лиду, которую любил Степан", - отметил про себя Нестеров.
– Ну, что же, Лидия Петровна, вот и пришел я. Обычно в таких случаях говорят: гора с горой не сходится, а человек с человеком...
– Нестеров мучительно искал слова, а они, как нарочно, исчезали из памяти. Во рту было сухо, язык ворочался с трудом, как опухший.
– Я все получила, Михаил Иванович. Обе посылки дошли: и первая с его вещами, и вторая с его подарками... Спасибо вам.
– Голос ее дрогнул, и Нестеров почему-то выпрямился, готовясь к тому, что она сейчас заплачет, плечи ее задрожат от рыданий. Она кинет руки на стол. Но, вероятно; великий утешитель людских несчастий - время уже сделало свое дело: пригасило боль. Лидия Петровна энергично встряхнула головой, кольца ее пышных русых волос подпрыгнули и рассыпались по спине и плечам, и он понял: нет, она не заплачет. Все самое горькое перегорело в ней в жарком огне душевных страданий.
– Я так благодарна вам, Михаил Иванович, за дружбу с ним, - тихо сказала Лидия Петровна и опустила свою голову, скрывая слезинки, навернувшиеся в уголки глаз.
– Так благодарна...
– повторила она шепотом.
– Нам много предстоит, Лидия Петровна, прожить вместе, и потому я хочу просить вас: не величайте меня, не зовите меня на "вы"... Это как-то отдаляет меня от вас, а я знаю вас, вашу жизнь в течение четырех лет. Мне сейчас кажется - я не сегодня встретил вас, а знаю давно, давно, с тех пор, когда вы бежали до самой реки, вслед за поездом, увозившим Степана, размахивали платком, сдернутым с головы, и кричали: "Степа, жду тебя! Жду хоть сто лет!"
Должно быть, и она помнила об этих минутах. Она вскинула голову, глаза ее еще больше округлились, бледное лицо на мгновение окаменело, и вдруг все его линии и черты смягчились, пришли в движение от короткой улыбки. Воспоминание о минувшем всколыхнуло душу.
– Боже, и это вы знаете!
– воскликнула она и порывисто протянула руку.
– Согласна, Миша! И меня тоже не величай и зови на "ты": Лида.
Невольно они поднялись оба, схватившись за руки, и минуту стояли, испытывая одно и то же желание: скорее взломать перегородку отчужденности, преодолеть пространство незнакомства, лежавшее между ними, и пробиться к той откровенности, ради которой судьба свела их в этом далеком городке Приреченске.
4
– Степа умер у меня на руках. Я писал тебе об этом, Лида, - сказал Нестеров, когда они сели на прежние места, все еще взволнованные и слегка раскрасневшиеся.
– Ранен он был в живот... умирал тяжело.
– Нестеров замолчал. Рассказывать ли дальше? Нужны ли ей сейчас подробности смерти мужа? Они и теперь вызывают в сознании Нестерова боль. А каково будет ей, Лиде? Не увеличатся ли ее мучения?
– Говори, пожалуйста, Миша, говори. Я перенесу. Ведь все-таки я врач и знаю, как умирают люди, хоть и в других условиях.
– Голос ее прозвучал спокойно и требовательно. Нестеров взглянул ей в лицо. Бледные пятна растекались от подбородка к щекам, вытесняя розоватый оттенок к ушам, чуть прикрытым завитушками волос. Глаза ее, только что сиявшие приветливо и ласково, остановились на какой-то одной невидимой точке, и синева их стала жесткой и неподвижной. Нестеров понял: она готова выслушать любые подробности смерти мужа, ее ничто не выведет из этого состояния сосредоточенной замкнутости.