Завещаю вам жизнь.
Шрифт:
Больц облегченно вздохнул:
— Между нами говоря, я думал то же самое.. Кстати. Бредлей сказал, что суммы две с половиной тысясячи франков и в пять тысяч франков не являются последним словом. Он сказал, что за особо сложные дела возможна выплата премий.
Топпенау сделал вид, что к нему эти слова не относятся.
— Ну что такое две с половиной тысячи франков! — усмехнулся он. — Это же всего три тысячи злотых. Для такой страны, как Англия, это ничто! Но вообще-то это приличная сумма, которой, видимо, хватит, чтобы вы могли выступать в здешнем обществе, совершать нужные поездки и все такое прочее. На вашем месте, Эрвин, я бы согласился. Видите, я тоже откровенен!
Больц
— Да, конечно — протянул он. — Однако, несмотря на названные суммы, денежный вопрос остается открытым. Ведь все зависит от того, какие сведения получат эти люди.
— Само собой разумеется! Вам предстоит подумать, что бы вы могли им предоставить...
Быстро, исподлобья взглянув на уныло уставившегося в чашку Больца, Топпенау скороговоркой продолжил:
— Предположим, вы согласились. И предположим, что сэр Бредлей будет думать, что за вашей спиной в Варшаве стоит еще кто-то... Но ведь то, что знаем мы в посольстве, эти люди знают из здешнего английского посольства! Во всяком случае, на девяносто процентов!
Больц поднял голову.
— Конечно. Но, как я понял, речь идет об остающихся десяти процентах, Эрих...
— Разве что так... — сказал Топпенау. — Разве что так!
Коньяк и кофе были допиты. Часы в углу пробили половину одиннадцатого.
— Уже поздно, — сказал он, отходя к окну. — Завтра утром я должен быть у посла...
— Мне было крайне важно знать ваше мнение, поднимаясь, сказал Больц. — Все остается между нами.
— Я очень благодарен вам за поддержку, Эрих. Спасибо. Я говорю от чистого сердца.
Отодвинув портьеру и глядя на улицу, Топпенау сказал:
— Знаете, не торопитесь все-таки.. Если хотите, мы можем еще раз спокойно обсудить все вопросы.
Он обернулся:
— Я позвоню вам завтра, Эрвин. Вы будете дома?
— Да. Благодарю, Эрих.
— Не за что. В конце концов мы всегда симпатизировали друг другу, не так ли? И разделяли одни и те же взгляды... Я провожу вас, Эрвин...
Граф фон Топпенау не сдержал слова. Он не позвонил Больцу на следующий день. Причиной тому была странная сумятица мыслей и внезапно вспыхнувшие подозрения. Ему вспомнились слухи об изощренных провокациях гестапо, вспомнились люди, вдруг исчезнувшие с жизненного горизонта, хотя их никто ни в чем, казалось бы, не мог заподозрить. Огромные связи Больца в различных странах Европы, прежде импонировавшие графу, сейчас представились загадочными и таящими в себе какую-то опасность. Прекрасная осведомленность Больца в европейских делах, его знание экономики Восточной Европы, его точные поли тические прогнозы показались зловеще подозрительными. Откуда шло все это? От ума и эрудиции? Или?..
Граф Топпенау плохо спал ночь и весь день нервничал. Только вечером, уединившись, отключив телефон, он обрел способность рассуждать более или менее спокойно.
Взяв себя в руки, граф анализировал историю знакомства и многолетних отношений с Эрвином Больцем.
Собственно говоря, Больц являлся своим человеком -не у кого-нибудь, а у самого Гельмута Мольтке. Топпенау его-навсего воспринял линию поведения посла.
Мольтке всегда пользовался сообщениями Больца для своих докладов в Берлин, — Топпенау стал делать то же самое. Мольтке поручал Больцу ознакомление с различного рода документами и привык считаться с его мнением, — Топпенау поступал точно так же. Торопясь, посол поручал иногда Больцу составление проектов отчета посольства в Берлин, — Топпенау имел все основания следовать принципалу. У Мольтке умный юрист никогда не вызывал сомнений, — почему же он должен был вызвать их у Топпенау? И за все семь лет тесного знакомства Больц ни разу не подал повода заподозрить себя в чем-либо предосудительном! Больше того, он не раз выручал графа в денежных делах, ни разу не воспользовавшись положением кредитора, что непременно сделал бы на его месте любой другой человек, тем более имеющий скрытые цели! Видимо, у Больца и не существовало прежде этих скрытых целей.
Был ли он агентом гестапо? Топпенау отогнал эту мысль. Во-первых, если бы он являлся таковым, то в тридцать четвертом году, пытаясь расширить свою агентуру в Польше, гестапо не поручило бы самому графу прощупать Эрвина Больца. А такое поручение, чего греха таить, было. И Эрвин Больц его деликатно отверг, доказав, что он не пригоден для роли шпиона в стране, где держит филиал весьма уважаемой, но находящейся под наблюдением дефензивы фирмы.
— Ведь я защищаю права немецкого меньшинства!
– сказал тогда Больц. — Наверняка за мной следят. Что же получится, если шпики получат неопровержимые доказательства моей, мягко выражаясь, разносторонней деятельности?
Больца тогда не соблазнили даже большие деньги.
А гестапо не стало бы предлагать большие деньги человеку, который уже работает на тайную полицию или контрразведку.
Во-вторых, ни для кого не являлось тайной, что гестапо несколько раз запрашивало посла и фюрера варшавских немцев о персоне Эрвина Больца, будучи встревоже но его близостью к посольству.
О своем человеке не запрашивают.
В-третьих, своего человека гестапо не отстранило бы
от посольства...
Стало быть, с этой стороны опасность не грозила.
Может быть, поляки?
Эту мысль Топпенау отверг сразу же: политические деятели Польши симпатий у Больца не вызывали, а прогерманские настроения юриста, его работа на германское посольство в Варшаве не случайно вызывали слежку дефензивы. О том, что за Больцем в Варшаве следят, знали и посол, и другие сотрудники посольства, и знали из достоверных источников.
Значит, не поляки!
Но тогда действительно оставалась только империя. И рассуждать приходилось только о том, как давно Больц работал на империю? Правда ли, что он получил предложение от сэра Бредлея (если таковой существует!) лишь при поездке в Англию, или сама поездка была только предлогом, чтобы получить это предложение и передать его Топпенау?
Сидя в глубоком кресле, граф крепко сжал губы.
Эрвин Больц вызывал у него восхищение ловкостью и деловой хваткой. Уже много лет Больц был посвящен в тайны посольства. Никто и ни в чем его не подозревал. Считалось само собой разумеющимся, что Больц любит родину, что его тревожит положение родителей, в Германии, и что Больц сделает все, чтобы только они жили спокойно, чтобы с их головы не упал ни один волос. Но ведь и Больц знал, что о нем думают!
Стало быть, он уже давно мог воспользоваться общим заблуждением и употребить это себе во благо!
Не исключено. что на счету Больца в каком-нибудь банке давным-давно лежит кругленькая сумма, переведенная сэром Бредлеем или тем. кто скрывается под этим именем. А теперь. когда положение Больца пошатнулось, когда закон о евреях распространился, несмотря на покровительство Мольтке, и на нашего милого юриста, когда у него просто-напросто отняли большую часть пая в фирме и ли шили Больца представительства за границей, — теперь сэр Бредлей захотел получить гарантии. Империя не любит бросать деньги на ветер. Она привыкла помешать их только в надежные предприятия. И у Больца, наверное, потребовали солидного обеспечения затрат. А таким обеспечением для Больца, естественно, может служить только он, граф фон Топпенау.