«Заветные» сочинения
Шрифт:
Не мог тогда сказать ни слова ей реченья,
То, вынувши он хуй, глазами поморгал
И немо речь сию насильно проболтал:
— Сударыня, меня извольте извинити,
Он нужду за меня всю может изъяснити.
Муж спрашивал жены, какое делать дело:
— Нам ужинать сперва иль еться зачинать?
Жена ему на то: — Ты сам изволь избрать.
Но суп еще кипит, жаркое не поспело.
— Федулюшка,
Который у мужчин блистает из порток?
Я видела намнясь, как с батюшкой лежала,
Что матушка, пришед, рукой его держала.
Пожалуй мне его, голубчик, растолкуй,—
Спросила девушка. Федул сказал ей: — Хуй.
Софрон как черт лицом, и к дьявольским усам
Имеет еще нос, подобный колбасам,
Которы три года в дыму будто коптились;
А дети у него прекрасные родились;
Что видя, госпожа, имевша мимо путь,
Сказала, чтоб над ним немного подсмехнуть:
— Куда как дурен нос, хозяин, ты имеешь,
А деток не в себя работати умеешь.
Надулся тут Софрон, боярыне сказал:
— Не носом я детей, а хуем добывал.
Худая память, врут, всё будто у седых.
А я скажу: она у девок молодых.
Спросили у одной — при мне то дело было:
— Кто еб тебя вчера? — Она на то: — Забыла.
Напрасно, муж, грустишь, что я с попом ебусь;
Безгрешна от того я, друг мой, становлюсь,
И ежели когда попу я подьебаю,
Тогда я и детей, и мужа вспоминаю.
Всегда с ним благодать мой осеняет лоб,
Или не знаешь ты: чиста пизда, поп ёб.
Дозволь, Клариса, мне списать с тебя портрет,
Который различать с тобой не будет свет,
Столь чрезвычайно он с тобою будет сходен.
Верь мне, что будет он тебе весьма угоден:
Я напишу его без кисти и чернил,
Так чтобы он во всем с тобою сходен был.
Но отгадай, чем мы портреты те рисуем?
Ответ Кларисы: — Хуем!
Ни
А сделать образ чей я точно разумею.
Любим девицам я, но ими и презрен,
Всяк волю мне дает, но я и заключен.
Противу естества голодный бодр бываю,
А сытым будучи слабею, унываю.
На троне, на суде и в пропастях живу.
Рождаю я кого, того терзаю, рву.
Позорен именем, необходим делами,
Я грешен, но сижу в беседе и с попами.
Я твари всей отец, но я того и сын,
Притчиной бытия я коего один.
Хожу я в кладези, но их я напояю,
Я смертен, но, как свет стоит, не умираю.
Жечь суют меня в горн, но как меня ни суй,
Я точно все таков, каков и есмь: я хуй.
Ни пифин я, ни рак, ни зверь, ни черепаха,
Жилище мое — тьма, покров на мне — рубаха,
Не можно образ мой существенно списать,
Ниже подробно всех чудес моих понять;
Владычица сердец, я матерь всей природы,
Идут в мои врата все твари и народы.
Собою я сама хоть, правда, подла тварь,
Но перво всех меня целует всякий царь.
Гнушаются все мной, но я небесполезна,
Нельзя меня хоть есть, но вкусом я любезна,
И, тешучи других, я тешу и себя,
Рождаю целости я, целость погубя.
У женщин я живу, мущинами питаюсь,
Рождаю в свет я тех, я кем сама рождаюсь.
Не блещущая я планета иль звезда,
Но прежде всех меня зрит тварь. Но есть пизда.
Я рос и вырос
И на свет вылез,
Но только я не весь внаружу оголился,
Немного лишь с конца из ножи залупился.
Когда ж совсем готов, тоща от молодиц,
А паче от девиц
Любим живу от всех.
Я есмь орех.
Мы в свете рождены, чтоб суетно трудиться,
Сует в нас суета прямая людям зрится;
Мы служим одному без мыслей плешаку,
Мущине лысому, мущине-дураку,
Который лишь живет, в корчмах чтоб прохлаждаться,
Мы, бедные, за ним должны туда ж таскаться,
С наружности стучать и ждать его в дверях,
Доколь он выдет вон, замаран весь в соплях,
И красен, как сукно, и мерзостью рыгает,
Нередко он и нас блевотиной марает.
В презренном завсегда бесприбыльном труде,
Не знаем, нужны ли на свете мы, муде?
Коль есть я в существе, так есть между ворот,
Валит из коих весь и всех чинов народ,
Но входит только внутрь взлизастой в них мущина,
Которой озорник такой и дурачина,
Что трет меня собой в воротах, не глядит
И двум еще слугам толкать меня велит,
Но я не ябедник, во мне та добродетель;
Спроси, пожалуй, всех, бывал ли истец секелъ?
Лежит на мне Ерила,
Я тело оголила
И ноги подняла,