«Заветные» сочинения

Барков Иван Семенович

IV

Везде струи млечны текут, С стремленьем в бездну изливаясь, Во все составы сладость льют, По чувствам быстро разделяясь. Восторгом тихим всяк объят, На побежденных томный взгляд, Еще собранье звать дерзает, Опять вступают в ярый бой, И паки сладкий ток млечной Во всех жар брани прохлаждает.

V

Что бьет за страшный шум в мой слух? Чердак, подклеть и спальня стонет, Боязнь во всех стеснила дух, Хуи слабеют, сердце ноет. Внезапно отворилась дверь, Старик, как разъяренный зверь, С толпой народа в дом приходит. — Лови, — кричит, — всех, режь и бей. Жену, служанок, дочерей! — Сей вопль всем смертным страх наводит.

VI

Но что, старик, твой дух мятет, Какая злость тебя снедает? Не то ль, что старость хуй твой гнет, Не то ль тебя так

разъяряет, Что еть жена дает другим? Но вялым хуем ты своим Какую ей подашь отраду? Осьмнадцать лет и шестьдесят — Вовеки вас не согласят, Твой взор теперь ей злее аду.

VII

Пусть всяк, кто может, хуй трясет, Пускай кровати, лавки стонут, Восторг от глаз пусть скроет свет, Хуи в реках заёбин тонут. Закрой от них свой мрачный взор. Младых хуев и пизд собор Оставь их роскошам на жертву Иль, вынув свой завялый хуй, Беги, мечись, рвись, плачь, тоскуй, Зря плоть свою уже полмертву.

I

Владычица богов и смертных, Мать всех живущих на земли, Источник дружб и ссор несметных, Пизда, мою мольбу внемли! Из мрачного ко мне жилища На вопль как сирого и нища Сквозь лес, сквозь блато взор простри, Склонись, склонись моей мольбою, Смяхчись, зря страждуща тобою, И с хуя плеснеть оботри.

II

О, юность, время скоротечно, Которая теперь прошла, Когда б ты длилась, юность, вечно, Ты б тех забав не унесла, Которыми я наслаждался, Имел, владел и восхищался. Приди опять, как ты была! Тогда пизды ко мне толпами С отверстым ротом и губами Слетятся, как на мед пчела.

III

Без слез не вспомню прежни веки. Я в юности когда бывал, Всяк день текли млечные реки, Всяк день я разных пизд ебал, Всяк день они ко мне стекались, Наперстки на хуй мне казались, И я им, сколько мог, служил. Теперь, о лютая судбина, Уже не хочет ни едина, Чтоб хуй в нее я свой вложил.

IV

Признаюсь вам, красы любезны, Что хуй уже мой стал слабеть, И все старанья бесполезны, Нельзя мне столько раз уетъ, Колико раз ебал я прежде. Пришел конец моей надежде, Чтоб мог еще я милым быть. Итак, навек прощаюсь с вами, И все, что нажил я пиздами,— Пиздам же я хочу прожить.

I

О вы, священницы борделя, Наставницы младых красот! Вы первого обман апреля На весь уже простерли год. Вам таинства пизды известны И ваши хитрости прелестны Так, как волшебством, нас мрачат. Вы сделать и старуху целкой Считаете для вас безделкой. Мне вас досталось умолять.

II

За что, не знаю, вы в презреньи, За что гонимы вы от всех? К вам должно всем иметь почтенье, Вы — матери драгих утех! К вам в нуждах ближний прибегает, Отраду в скуке обретает Вдовец, женатый, холостой. Где б ярость хуя мы смягчали, Где б разны роскоши узнали, Как не в обители такой?

III

Еще мой хуй не так согнулся, Чтоб вовсе твердость потерял. Не мните, чтоб он не проснулся, И чтоб, узря пизды, не встал. Хотя ж бы вовсе был бессилен, Но ваших смысл красот обилен Его в желанну крепость ввесть. Чего не сделают пиздами, То сделают они руками. Кто может хитрость их исчесть?

IV

Я помню, негде чел недавно, Как некакий скупой старик В неделю раз один исправно Ходить в бордели приобвык. За то, кто сделать то возьмется, Что у скупого раз зайдется, Велику плату положил. А до того имел все даром И денежки свои с товаром Всегда с собою уносил.

V

Одна сестра, за то озляся, Что тщетно их старик трудил И что еще всегда, смеяся, С собою деньги уносил, Схватя подвязку шерстяную И кликнув из подруг другую, Дала конец, взяла другой, Хуй слабый в петлю положила И так его защекотила, Что нехотя вздохнул скупой.

VI

Дошел и я, красы драгия, Дошел и я до сей беды. Бывали времена такие, Когда платили мне пизды. Бывало, вы за мной ходили, Бывало, вы меня просили, Чтоб раз хотя один уеб, За что меня вы одаряли, Но вы лишь деньги проебали, А я уж силу всю проеб.

VII

Теперь, сестры златолюбивы, Я к вам прибегнуть принужден. Счастливы мы и пресчастливы, Что вами мир весь населен. Старайтесь мне вы дать отраду, А я за это вам в награду Стараться буду вас проеть. И всякий раз за малакейку, Конечно, дам вам не копейку, Но будут все рубли звенеть.

Не славного я здесь хочу воспеть Приапа, Хуям что всем глава, как езуитам папа, Но в духе я теперь сраженье возвещать, В котором все хуи должны участье брать, И в славу их начать гласить пизду такую, Котора первенства не уступает хую. Везде она его, ругаясь, презирает, Всё слабостью его предерзко укоряет И смело всем хуям с насмешкой говорит: — Меня из вас никто не может усладить. Во всех почти местах вселенной я бывала И разных множество хуёв опробовала, Но не нашла нигде такого хуя я, Чтоб удовольствовать досыта мог меня, За что вы от меня все будете в презреньи И ввек я против вас останусь в огорченьи, Которое во мне до тех продлится пор, Пока не утолит из вас кто мой задор, Пока не сыщется толь славная хуина, Который бы был толст, как добрая дубина, Длиною же бы он до сердца доставал, Бесслабно бы как рог и день и ночь стоял И, словом, был бы он в три четверти аршина, В упругости же так, как самая пружина. Хуи, услышавши столь дерзкие слова, Пропала, мнят, с пиздой ввек наша голова; С тех самых пор как мы на свете обитаем И разные места вселенной обтекаем, Таскаемся везде уже как двадцать лет, И думаем, что нас почти весь знает свет, Ругательств же таких нигде мы не слыхали, Хоть всяких сортов пизд довольно мы ебали. Что им теперь начать, сбирают свой совет. Знать, братцы, говорят, пришло покинуть свет, Расстаться навсегда с любезными пиздами, С приятнейшими нам ебливыми странами. Мы вышли, кажется, длиной и толстотой, И тут пизды вничто нас ставят пред собой. Осталася в одном надежда только нам, Чтобы здесь броситься по бляцким всем домам, Не сыщится ль такой, кто нас бы был побольше, Во всем бы корпусе потверже и потолще, Чтоб ярость он пизды ебливой утолил И тем ее под власть навек бы покорил.

Последуя сему всеобщему совету, Раскинулись хуи по белому все свету, Искали выручки по всем таким местам, Где только чаяли ебливым быть хуям.

По щастью, хуй такой нечаянно сыскался, Который им во всем отменным быть казался: По росту своему, велик довольно был И в свете славнейшим ебакою он слыл, В длину был мерою до плеши в пол-аршина, Да плешь в один вершок — хоть бы куда машина. Он еб в тот самый час нещастную пизду, Которую заетъ решили по суду, Затем что сделалась широка черезмеру, Магометанскую притом прияла веру; Хоть абшита совсем ей не хотелось взять, Да ныне иногда сверх воли брать велят. Хуи, нашед его в толь подлом упражненье, Какое сим, кричат, заслужишь ты почтенье? Потщися ты себя в том деле показать, О коем мы хотим теперь тебе сказать. А говоря сие, пизду с него снимают, В награду дать ему две целки обещают, Лишь только б он лишил их общего стыда, Какой наносит им ебливая пизда. Потом подробно всё то дело изъясняют И в нем одном иметь надежду полагают. Что слыша, хуй вскричал: — О вы, мои муде! В каком вам должно быть преважнейшем труде. Все силы вы свои теперя истощайте И сколько можете мне ярость подавайте. По сих словах хуи все стали хуй дрочить И всячески его в упругость приводить, Чем он, оправившись, так сильно прибодрился, Хоть и к кобыле бы на приступ так годился. В таком приборе взяв, к пизде его ведут, Котора, осмотря от плеши и до муд, С презреньем на него и гордо закричала: — Я больше в два раза тебя в себя бросала. Услыша хуй сие с досады задрожал, Ни слова не сказав, к пизде он подбежал. — Возможно ль, — мнит, — снести такое огорченье? Сейчас я с ней вступлю в кровавое сраженье. И тотчас он в нее проворно так вскочил, Что чуть было совсем себя не задушил. Он начал еть пизду, все силы истощая, Двенадцать задал раз, себя не вынимая, И еб ее, пока всю плоть он испустил, И долго сколь стоять в нем доставало сил.

Однако то пизде казалися всё дудки. — Еби, — кричит она, — меня ты целы сутки, Да в те поры спроси, что чувствую ли я,— Что ты прескверный сын, хотя ебешь меня, Ты пакостник, не хуй, да так назвать, хуёчик, Не более ты мне, как куликов носочик. Потом столкнула вдруг с себя она ево: — Не стоишь ты, — сказав, — и секеля мово, Когда ты впредь ко мне посмеешь прикоснуться, Тебе уж от меня сухому не свернуться, Заёбинами ты теперь лишь обмочен, А в те поры не тем уж будешь орошон, Я скверного тебя засцу тогда как грека И пострамлю ваш род во веки и в век века. Оправясь от толчка, прежалкий хуй встает И первенство пизде перед собой дает, Хуи ж, увидевши такое пострамленье, Возможно ль снесть, кричат, такое огорченье? Бегут все от пизды с отчаяния прочь, Конечно, говорят, Приапова ты дочь. Жилища все свои навеки оставляют И жить уж там хотят, где жопы обитают.