Заветы Ильича. «Сим победиши»
Шрифт:
Встречали его повсюду очень тепло, и это дало повод английской прессе поднять шум относительно того, что Россия якобы готова заключить союз с Францией против Англии. Об этом и был первый вопрос Фарбмана.
Ленин ответил, что сближение с Францией — «сильнейшей континентальной державой», не означает перемены отношений с Англией, что «дружественные отношения с обеими державами являются вполне возможными и составляют нашу цель». Мало того, он убежден, что дружественные отношения этих держав к России являются гарантией преодоления имеющихся между Англией и Францией разногласий и укрепления мира в Европе878.
Следующие четыре вопроса касались ближневосточной политики России: способствует ли окончание греко-турецкой войны англо-русскому соглашению?…И не является ли для России участие в урегулировании ближневосточного вопроса лишь делом престижа?
Ленин ответил, что мир, сменивший греко-турецкую войну, безусловно является «выигрышем международной политики вообще» и, в частности, облегчит решение спорных вопросов с Англией на Ближнем Востоке. Что касается проливов, ограничения прав России и ущемления прав Турции, то «такое ограничение неминуемо приведет к ряду весьма практических и непосредственных, в частности экономических неудобств, от которых сама же Франция и Англия пострадают, по всей вероятности, в самом недалеком будущем».
«Наш опыт решения в течение пяти лет национального вопроса в государстве, содержащем в себе такое обилие национальностей, которое едва ли можно найти в других странах, — поясняет Ленин, — всецело убеждает нас в том, что единственно правильным отношением к интересам наций в подобных случаях будет максимальное их удовлетворение и создание условий, которые исключают всякую возможность конфликтов на этой почве»1.
Видно было, что все эти мысли давно выношены Лениным. А тут еще — за несколько дней до интервью — 24 октября он получает из Тифлиса материалы о продолжении конфликта с Заккрайкомом членов ЦК КП Грузии, настаивавших на непосредственном вхождении Грузии в Союз республик, минуя Закавказскую федерацию. Все это связывается между собой: и проблему Союза и, казалось бы, частную проблему черноморских проливов Владимир Ильич рассматривает и конкретно и под углом зрения судеб современной цивилизации вообще.
«Наш опыт, — отмечает он в интервью, — создал в нас непреклонное убеждение, что только громадная внимательность к интересам различных наций устраняет почву для конфликтов, устраняет взаимное недоверие, устраняет опасение каких-нибудь интриг, создает то доверие, в особенности рабочих и крестьян, говорящих на разных языках, без которого ни мирные отношения между народами, ни сколько-нибудь успешное развитие всего того, что есть ценного в современной цивилизации, абсолютно невозможны»879880.
Ну, а насчет «престижа», иронизирует Ленин, — «я уверен, что ни в одной державе нет в народных массах такого равнодушия и даже такой готовности встретить вопрос престижа как престижа самой веселой насмешкой». Вопрос о черноморских проливах является делом «самого реального и непосредственного жизненного интереса России и целого ряда федерированных с ней государств», а никак не делом престижа.
«Я надеюсь, — заключает Ленин, — что всей нашей международной политикой в течение пяти лет мы вполне доказали, что к вопросам престижа мы относимся совершенно равнодушно и никогда не способны выдвигать какое бы то ни было требование или ухудшать действительные шансы мира между державами только из-за престижа»1.
Шестой вопрос Фарбмана касался договора с Уркартом: не означает ли отказ от него победу «левых коммунистов»? Отказ от договора, — отвечает Ленин, — связан в значительной мере с нежеланием Англии допустить Россию на ближневосточную конференцию. Он «вызвал такое возмущение в России и настолько сплотил не только правых коммунистов с левыми, но и гигантскую массу беспартийного русского населения, рабочих и крестьян, что… мотивировка нашего отклонения договора с Уркартом выразила непосредственно, можно сказать, не только общепартийное, но именно общенародное настроение…»881882
Последний — седьмой вопрос затрагивал судьбу самого НЭПа: антирусская пресса в Англии утверждает, — писал Фарбман, — что недавние аресты промышленников в Москве означают конец НЭПа и возврат к политике конфискаций. Ленин ответил, речь идет не об ограничении свободы торговли, не о преследовании «промышленников», а об аресте биржевых спекулянтов — «черных биржевиков», через которых осуществлялась контрабандная переправа платины и золота в слитках за границу. Мы не только не кладем «конец “новой экономической политике”», — заканчивает интервью Ленин, но и принимаем законодательные меры «для устранения всякой возможности отклонения от нее»883.
В воскресенье 29 октября у Владимира Ильича был день отдыха. Но, как всегда, навалилась куча дел. Утром он принял делегата ГУ конгресса Коминтерна от Компартии Великобритании Гарри Вебба. Говорили о предстоящих в Англии парламентских выборах. Днем состоялся разговор с Каменевым об упоминавшемся выше решении Совнаркома, утвердившим завышенную смету Военного ведомства. Потом от Фрумкина пришли бумаги, касающиеся переговоров с Уркартом. И лишь под вечер Владимиру Ильичу вместе с Надеждой Константиновной все-таки удалось вырваться в театр.
Поехали в первую студию Московского художественного театра на Триумфальной площади. В этот день там шел спектакль «Сверчок на печи» Диккенса. Выбор оказался не очень удачным. Ленин был весь в делах. Через день ему предстояло выступать с речью, и он уже обдумывал ее план…
«Уже после первого действия, — пишет Крупская, — Ильич заскучал, стала бить по нервам мещанская сентиментальность Диккенса, а когда начался разговор старого игрушечника с его слепой дочерью, не выдержал Ильич, ушел с середины действия»1.
Кожевникову сам Ленин рассказал: «В воскресенье был на спектакле в студии, но скоро устал и уехал после первой картины второго действия»884885. А вернувшись домой, попали на музыкальный вечер, который устроила Мария Ильинична. Слушали пение СА. Крыловой под аккомпанемент О. Тоом886.
31 октября, впервые после болезни, Ленин публично выступил на заключительной сессии ВЦИК в Андреевском зале Большого Кремлевского дворца. Когда в 12 часов он поднялся на трибуну, зал встал и аплодисменты долго не давали ему говорить. Владимир Ильич был взволнован и ограничиться 15 минутами, как он обещал врачам, никак не мог.