Заветы Ильича. «Сим победиши»
Шрифт:
Беседа Ленина 1 ноября с бывшим статским советником, членом коллегии НКПС Юрием Владимировичем Ломоносовым как раз и касалась транспорта. Его доклад, заслушанный накануне на Совнаркоме, впечатлял. Складывалось представление, что железнодорожный кризис, если и не миновал, то явно пошел на спад. Исследование Александра Сенина позволяет перевести это представление на язык цифр.
Если за весь период 1921–1922 годов российские заводы выпустили лишь 68 паровозов (в том числе Луганский — 30, а Сормовский — 27), то к лету 1922 года комиссия Ломоносова закупила в Швеции и Германии 220 паровозов, а за весь 1922 год — 837. Общая численность паровозов почти достигла довоенной (19-584). Помимо этого, в Канаде и Англии купили 1,5 тысячи цистерн. Все это и позволило
Юрий Владимирович Ломоносов был человеком неординарным и неуживчивым. Отчасти это объяснялось тем, что в прежние времена он долго работал инспектором Российских государственных и частных железных дорог, то есть занимал должность вполне самостоятельную, при которой ему постоянно приходилось конфликтовать с людьми. Будучи требовательным к себе, он не щадил и подчиненных.
Но в еще большей мере его неуживчивость объяснялась характером, о котором он сам в октябре 1922 года написал Ленину так «Я уже человек старый, со сложившимся философским, административным и техническим мировоззрением, и человек сильной воли. Меня можно сломить, но не согнуть. Служить могу, прислуживаться нет».
Когда в 1920 году Владимир Ильич запросил его характеристики у тех, кто с ним работал прежде, мнения были самые пестрые. От «не наш человек», «помпадур», «занимался мордобитием», прежде ходил «со шпагой и в треуголке», «жена из фрейлин» и т. п., но «работает хорошо», «сделал дорогу доходной», «человек решительный», «спецы ненавидят за перекидку от белых к красным» и т. п. Но все сходились в одном: «Дело знает»1
От предложения перейти после ликвидации комиссии на работу в НКПС Юрий Владимирович поначалу отказался. «Слишком я искушен в интригах путейской среды, — писал он Ленину в том же письме, — чтобы не понимать, что тащат меня сейчас в НКПС вовсе не для того, чтобы использовать мой опыт, знания и волю, а именно чтобы сломать, опаскудить, закопать так, чтобы я уже встать не мог.
Есть только один путь использовать силы и знания. Это — путь научного творчества. Заприте меня с 2–3 красотками в совхоз или в немецкий университетский городишко на 57 лет… Стоить это будет Республике гроши, а одна разработка тепловозов и электровозов даст миллионы сбережений. В этом и только в этом направлении я могу пригодиться. Закончить свои труды могу только я, а начальников дорог вы найдете сотни и притом более спокойных».
Однако в разговоре с Лениным 1 ноября он сказал, что согласен занять пост временно исполняющего должность заместителя наркома пути. Оставалось уговорить Дзержинского, и в тот же день Владимир Ильич посылает ему телеграмму в Сухуми: «Ломоносов сейчас здесь, предложил мне назначить его вридзамом. Уверяет, что мы через месяц, к Вашему приезду, вполне свободно будем судить, сладит ли он с враждебными ему спецами и профсоюзами; уверяет, что он не годится в советчики или в члены коллегии, равняющиеся советчику. Я думаю, что он действительно хочет управлять железными дорогами, имея Вас в качестве политического руководителя»896897.
Последняя фраза не была случайной. Владимир Ильич знал, что кто-то из «доброхотов» намекал Дзержинскому, что Ленин, мол, метит Ломоносова на его место. За место это Феликс Эдмундович не держался. Еще в апреле 1922 года он писал Владимиру Ильичу: «Во главе [транспорта] должен стоять не администратор (как я) и не инженер-специалист своего дела, а гибкий и авторитетный экономист-политик… Я к этой роли не гожусь, не будучи ни политиком, ни экономистом…
Намеченная реформа на транспорте (упразднение комиссаров, организация правлений и привлечение свежих сил, децентрализация, резкое сокращение штатов, переход на всеобщую платность и т. д.) с успехом будет проведена только, если во главе НКПС станет свежий для транспорта, авторитетный и смелый политик-экономист… Я лично мог бы с транспорта не уходить, если это нужно будет»1.
Предлагая «вридзамом» наркома пути Ломоносова, и дабы отсечь любые подозрения, Ленин в телеграмме 1 ноября пишет Дзержинскому о Юрии Владимировиче: «Убежден, что никакого стремления иного рода у него нет. Очень прошу согласиться и не видеть в этом задних мыслей, которых у меня нет и в помине… Думаю, что в роли партийного и политического вождя железных дорого Вы необходимы»898899.
На следующий день Дзержинский ответил, что он находит нецелесообразным назначение Ломоносова временно исполняющим обязанности заместителя наркома в свое отсутствие и предлагает ему согласиться поработать пока членом коллегии. А окончательное решение об использовании Ломоносова отложить до возвращения Феликса Эдмундовича в Москву900.
Так это дело и зависло. Опасения Ленина, что Ломоносов «уйдет в профессора», оправдались. Он опять уехал за границу — сначала в Германию, потом в Англию, да там в 1927 году и остался. А первый в мире магистральный тепловоз Ломоносова, построенный в Германии в 1924 году, эксплуатировался на российских железных дорогах еще несколько десятилетий. В день первой поездки тепловоза в России, Ломоносову была послана правительственная телеграмма: «Сегодня совершена опытная поездка тепловозом… Результаты блестящие… Очень сожалеем, что Вас нет сейчас с нами»901.
С октября за Владимиром Ильичем оставался должок, о котором ему не раз напоминал Чичерин. В Россию, специально для того, чтобы получить интервью у Ленина, вновь приехал писатель, корреспондент «Манчестер Гардиан» Артур Рансом — тот самый Рансом, уже приезжавший в феврале с письмом Джона Кейнса, которого Владимир Ильич в связи с болезнью так и не смог тогда принять.
27 октября он изложил свои вопросы в письменном виде, но дни шли, а встреча откладывалась. 2 ноября Чичерин попросил Ленина с ответом не затягивать, ибо на 6-ое у Рансома уже закуплены обратные билеты.
3-го день выдался тяжелым. С 11 до 14.30 Владимир Ильич проводил совещание бюро делегации РКП (б) на ГУ конгрессе Коминтерна. С 17.30 он председательствовал на заседании Совнаркома, рассмотревшем 36 вопросов. И все-таки после заседания, в 20.30, Ленин встречается с Рансомом.
Ответы на три письменных вопроса у Владимира Ильича были уже готовы. Но писатель оказался интересным собеседником, они говорили не только о НЭПе, которого касались все его вопросы, но и о выборах в Англии, о фашистском перевороте в Италии. И Ленин после беседы решил переписать свои ответы заново, пообещав успеть до отъезда Рансома1.
Некоторые его вопросы вызывали у Владимира Ильича улыбку, ибо являли собой типичную для многих иностранцев попытку судить о России по наблюдениям за жизнью центральных московских улиц, да и то, как сказали бы нынче — в пределах Садового кольца.
«Я нахожу громадное экономическое оживление, — спрашивал Рансом, — все покупают и продают… Нарождается новый торговый класс». Почему нэпман «не показывает признаков стремления быть политической силой?»
«…Ваш вопрос, — отвечает Ленин, — напомнил мне одну беседу в далекие, далекие времена в Лондоне. Дело было вечером в субботу. Мы гуляли с приятелем, лет двадцать назад. На улицах было необыкновенно оживленно. Торговцы расположились везде на улицах, освещая свои товары небольшими металлическими трубочками с нефтью или чем-то подобным. Огоньки были очень красивы. Движение на улицах прямо-таки необыкновенное. Все покупали или продавали.