Завидное чувство Веры Стениной
Шрифт:
Хор царей молчал. Конечно же, Евгения поедет в Екатеринбург! Ещё бы она не поехала! Сделать что-то хорошее для тёти Веры Стениной — её давняя мечта.
На прощание тётя Оля ещё раз ловко приложилась к щекам Евгении, пообещав приехать к ней завтра домой, на площадь Италии. И ушла, оставив девушку в компании каменных голов.
И вот они — деньги, плотный свёрток разноцветных купюр плюс несколько монет. Общее количество укладывается в таможенные правила. 9999 евро — остроумная, и, по мнению Евгении, красивая сумма. Она любила девятки.
Евгения снова проверила свёрток — он послушно лежал в сумке, не помышляя о побеге.
Хотели минимализм? Получите.
Первая часть путешествия прошла благополучно. В аэропорту Евгению никто особо не допрашивал, правда, мсье-таможенник изо всех сил разглядывал её ноги, но к этому она давно привыкла. Всё-таки это очень приятно, когда у тебя такие ноги. Спасибо маме, что не просит вернуть.
Выход для московского рейса объявили вначале один, потом поменяли на другой. Евгения не смотрела на табло, не слушала объявлений — просто шла следом за русской речью, за самыми краснолицыми мужчинами, за самыми крикливыми тётками, за самыми красивыми девушками на самых высоких каблуках. Никто не подвёл — все вышли к нужному выходу, а с ними и Евгения.
Когда поднимались по трапу в самолёт, Евгения зажала портфель-фугу под мышкой и перекрестилась щепотью, как её научили в детстве.
Место оказалось у прохода, рядом — свободное, а у окна идеальный сосед — крепко спящая девушка. Как она успела уснуть, если все только что вошли в самолёт? Воистину загадочная русская душа. Девушка, конечно, была русская — акриловые ногти, наклеенные ресницы.
Портфель Евгения положила себе под ноги. Потом скинула туфли и начала рассматривать окружающих.
Всякий раз в самолёте ей приходила одна и та же мысль: сколько же тайн везут с собой все эти люди! С виду толпа как толпа — но если знать историю каждого… Кто-то, не исключено, что та милая пожилая дама, усевшаяся впереди Евгении, смертельно болен. Кто-то вчера принял самое важное решение в своей жизни, но поймёт это лишь спустя много лет. Кто-то завтра изменит жене, а кто-то дал себе слово никогда больше не обманывать мужа. Кто-то, например, эта негромко похрапывающая девушка, везёт с собой гроб — сопровождает тело сестры. А у кого-то три часа назад разбилось сердце, и он вообще не понимает, зачем теперь лететь в Москву… Тайны летали в воздухе и сталкивались между собой, как самолёты на детских рисунках. И у Евгении была тайна — сюрприз для тёти Веры Стениной. И ещё один, для всех — ведь она не предупредила ни мать, ни Ереваныча, ни Лару.
Симпатичная стюардесса прошла через весь салон к аварийному выходу, у которого сидела Евгения и спала девушка. Попросила надеть туфли и убрать портфель на полку для ручной клади. Евгения заспорила, но стюардесса была непреклонна:
— Только на время взлёта и посадки! Потом, в горизонтальном полёте, сможете взять вашу сумочку обратно.
Евгения знала, что людей, которые злоупотребляют уменьшительно-ласкательными суффиксами, переубедить невозможно — такой была, например, Нина Андреевна, Ларина бабушка. Проще послушаться. Она вынула из портфеля свёрток с деньгами, а портфель закинула на полку. Стюардесса холодно улыбнулась, и тут её окликнула коллега:
— Ян, у меня там мужчина сидит с лишним весом, надо бы переместить.
— Очень толстый? — спросила Яна.
— Ну такой, турбулентный…
Стюардессы пошли перемещать турбулентного пассажира, а Евгения пристегнула ремень и снова открыла роман Хандке. Свёрток лежал на коленях, как зримый образ материальной ответственности. Тётя Вера обрадуется, даже если не покажет этого — а Евгении и не нужно ничего видеть, она и так знает, что Стениным всегда нужны деньги. Тётя Вера слишком много работает, а Лара, дурочка, бросила учёбу. Надо как-то уговорить её вернуться в университет…
Евгения покосилась на девушку, но та спала так крепко, что даже слюну пускала — интересно, где она умудрилась так вымотаться? Через проход сидела семья с младенцем, полностью этим младенцем порабощённая. Никто не смотрел на Евгению и не осуждал её — а она между тем делала кое-что предосудительное. Развернула свёрток и вытащила оттуда конверт с чужим письмом.
Евгения ещё в Париже решила: если конверт заклеен, то она не будет его читать, а если нет — тогда пусть это письмо станет одной из тех тайн, которые так легко доверить случайному попутчику.
Конверт был плотно запечатан.
Что ж, пусть таким и останется.
Самолёт набирал высоту.
Глава тридцать девятая
— Как повеселилась?
— Так себе.
— В метро прокатилась?
— Нет.
— А что ты вообще делала?
— Старела.
Сколько помнила себя Евгения, столько же она примеряла тётю Веру Стенину на роль своей мамы. Ей, конечно, стыдно было этим заниматься, но слишком уж сладкой была мечта. Слово «сладкий» чем-то походит на слово «стыдный», решила Евгения впоследствии, но легче ей от этого не стало. Роль матери подходила тёте Вере так, будто шили под неё специально — не топорщилась, сидела точно по фигуре. Родная мама Юлька была для этой простенькой одежды слишком уж оригинальной. Нечего, как говорят артисты, играть.
В памяти Евгении хранился косой десяток историй о мамином подходе к воспитанию. Хотя это был скорее уход от воспитания, помноженный на буйную фантазию. Например, однажды в детском саду Евгения, подбиваемая смелой подружкой (сама — ни за что бы!), съела несколько сушёных горошин. Воспитательница наябедничала родителям — смелой девочке хоть бы хны, а маленькой Евгении мама рассказала страшную историю. Теперь, объясняла мама, горошины обязательно прорастут и будут лезть из ушей и носа кудрявыми зелёными веточками, помнишь, мы видели такие летом в Орске? На этом месте мама потеряла интерес к описанию и унеслась вначале мыслью в Орск, а затем — и сама унеслась на целый вечер в какие-то гости, подбросив Евгению на порог к Стениным.
Евгения в ту ночь никак не могла уснуть — горошины внутри разбухали, из них вылезали ярко-зелёные ростки и пёрли вверх. Девочка чувствовала, как её заполняют изнутри кудрявые веточки, о которых с такой симпатией рассказывала мама. Она плакала тихонько, чтобы не разбудить Лару, и щипала себя за живот, чтобы горошины прекратили своё страшное дело. А потом в комнату зашла тётя Вера.
— Ты чего не спишь?
— Горох растёт, — шёпотом объяснила Евгения.
Тётя Вера потребовала полного рассказа, а выслушав, переспросила: