Заводная
Шрифт:
Собакотрах уводит его в темное нутро башни. Под ногами шныряют крысы, сверху доносится запах потных тел, тесно забивших помещения, у двух разверстых шахт безносый приподнимает крышку на потускневшем латунном рупоре и что-то властно рявкает.
Они ждут, глядя друг на друга: бандит — скучая, старик — тщательно пряча тревогу. Наконец сверху, лязгая металлом о камень и треща механизмами, показывается лифт.
Собакотрах отворяет дверь и входит внутрь. Стоящая внутри женщина, прежде чем закрыть за ним створки, отпускает тормоз и командует в рупор. Бандит с ухмылкой
— Жди здесь, желтобилетник, — и быстро исчезает в темноте.
Минуту спустя в соседней, технической шахте сверху съезжают люди, которые служат противовесом главному лифту, протискиваются наружу и всей толпой бегут к лестнице. Один из них, заметив старика, принимает его за просителя.
— Нет тут работы, нас у него и без того полно.
— Да, да, конечно, — бормочет в ответ Хок Сен, но того уже и след простыл — только из пролета слышны щелчки сандалий, которые несут рабочих под самую крышу, откуда они скоро снова съедут вниз.
Здесь, у лифтов, залитый солнцем день сжался до светлого прямоугольного проема, в котором плотной толпой неприкаянно стоят беженцы и глядят на дорогу. Еще несколько желтобилетников бродят по холлу. Плачут дети, тонкие голоски скачут между горячих бетонных стен. Где — то наверху ритмично кряхтят — трахаются прямо в коридоре, как животные, у всех на виду. Об уединении здесь давно забыли. До чего же это ему знакомо. Поразительно, но и он когда-то жил в этом самом здании, в тесноте этого самого загона.
Время идет. Собакотраху уже пора бы быть здесь. Может, Навозный царь передумал? Краем глаза Хок Сен замечает какое-то шевеление и вздрагивает. Но кругом только тени.
Иногда ему грезится, что зеленые повязки превратились в чеширов — умеют незаметно исчезать и могут так же возникнуть в самый неожиданный момент, когда он, например, принимает душ, обедает или сидит в отхожем месте; придут, выпотрошат и выставят его голову на улицу для острастки другим, как когда-то головы Нефритового Цветка или старшей сестры главной жены. Или его сыновей…
В шахте скрежещет. Через мгновение возникает Собакотрах — рычаги двигает сам, лифтерши уже нет.
— Не убежал? Это хорошо.
— Чего мне тут бояться?
— Ну да. Ты же сам отсюда, так ведь? — Бандит глядит на него оценивающе, потом выходит, делает знак рукой куда-то в темноту, довольно замечает, как Хок Сен вздрагивает — тот чуть не взвизгивает, когда видит, что из ниоткуда, из теней вдруг возникают охранники — и командует: — Обыскать.
Хок Сена обхлопывают по бокам, ощупывают ноги, тычут в пах, потом Собакотрах зовет его в лифт, прикидывает их общий вес и отдает приказ в рупор.
Высоко под крышей стучит клеть-противовес — в нее залезают рабочие, и кабина идет вверх сквозь этажи ада. Чем дальше, тем жарче. В самом центре здания, ничем не прикрытого от палящего тропического солнца, настоящее пекло.
Хок Сен вспоминает, как спал здесь на лестничных пролетах, как тяжело ему дышалось среди вонючих тел других беженцев, как желудок прилипал к позвоночнику и — внезапно — свои ладони в горячей свежей крови желтобилетника, тянущего к нему руки, молящего помочь, хотя это он, Хок Сен, полоснул его по горлу острием разбитой бутылки из-под виски.
Старик гонит жуткий образ прочь.
«Ты умирал с голоду. Что еще оставалось?»
Но так просто себя не убедить.
Лифт идет выше. Воздух делается прохладнее, легкий ветерок доносит аромат гибискуса и цитрусовых.
Мимо проплывает открытая галерея: аккуратные садики, широкие балконы с лаймовыми деревцами по краям. Хок Сен представляет, сколько воды нужно поднять на такую верхотуру, сколько извести калорий и что это за человек, у которого есть такие возможности, — страшно и вместе с тем восхитительно. Он уже близко. Совсем близко.
Наконец крыша. Вокруг расстилается залитый солнцем город: золотые шпили Большого дворца, где восседает Дитя — королева и властвует Сомдет Чаопрайя, рядом на холме чеди храма Монгкута [64] — единственное место, которое не исчезнет под водой, если прорвет плотину; обветшалые небоскребы эпохи Экспансии. А вокруг — море.
— Неплохой вид. Да, желтый билет?
Соленый ветер чуть шелестит тентом, растянутым над широкой крышей. В тени в ротанговом кресле раскинулся Навозный царь. Таких толстяков Хок Сен не видал с самой Малайи — был там человек, который один на всю страну торговал незараженными ржой дурианами. Может, этот и не дотягивает до А Дена, продавца сладостей в Пенанге, но все равно толст невероятно, учитывая, в какой нужде живут все остальные.
64
Король Рама IV (1804–1868).
Старик подходит медленно, потом делает чрезвычайно почтительный ваи — подбородок в грудь, руки почти над головой.
— У тебя, говорят, ко мне дело?
Хок Сен только кивает — перехватило дыхание. Толстяк терпеливо ждет. Ему подносят сладкий холодный кофе, он делает глоток и спрашивает:
— Пить хочешь?
Старику хватает ума отрицательно помотать головой. Навозный царь только пожимает плечами и делает еще глоток. Ждет. Четверо слуг в белом торопливо ставят перед ним накрытый скатертью стол. Толстяк кивает Хок Сену:
— Подходи, не церемонься. Ешь, пей.
Подают стул. Навозный царь предлагает гостю широкую жареную лапшу из ю-текса, салат с крабом и зеленой папайей, потом лааб му, гэнг гай [65] . И еще тарелку с ломтиками папайи и приготовленный на пару ю-текс.
— Не бойся. Курица новейшей генной версии, а папайя только с ветки. С моих восточных плантаций. За последние два сезона — ни следа пузырчатой ржи.
— Но как…
65
Салат со свининой, куриное карри.