Завоевание Англии
Шрифт:
— Под спокойствием этих глаз, — сказала Хильда, — таится душа твоего отца; под этим гордым челом кроется выбор богов, давший в предки твоей матери северных королей.
— Молчи! — гневно воскликнул Гарольд, но потом, стыдясь своей минутной вспыльчивости, продолжал с улыбкой: — Не говори об этом, когда сердце мое чуждо всех мирских помыслов, когда оно стремится умчаться вслед за братом, одиноким изгнанником… Уже наступила ночь, а дороги небезопасны, ведь в распущенных войсках короля было много людей из тех, что в мирное время промышляют разбоем. Я один и вооружен лишь ножом; поэтому прошу тебя позволить мне провести ночь под твоим кровом и…
Он замялся, и его щеки запылали румянцем.
— К тому же, — продолжал он, — я желал бы взглянуть, так ли еще хороша твоя внучка, как она была в то время, когда я смотрел в ее голубые очи, проливавшие слезы о Гарольде, осужденном на изгнание.
— Она не властна над своими слезами, как не властна и над улыбкой, — торжественно ответила Хильда. — Ее слезы текут из родника твоей скорби, а ее улыбка — луч твоей радости. Знай, Гарольд, что Юдифь — твоя земная Фюльгия; твоя судьба неразрывна с ее судьбой, и не отторгнется душа от души, как не отторгнется человек от собственной тени.
Гарольд не отвечал, но походка его, обыкновенно медленная, стала вдвое быстрее, и он на этот раз искренно желал верить в предсказание Хильды.
Глава V
Когда Хильда входила во двор своего дома, многочисленные посетители, привычно пользовавшиеся ее гостеприимством, уже собирались отправиться в отведенные для них комнаты.
Саксонские дворяне отличались от норманнов своим полнейшим бескорыстием и смотрели на гостей как на почетную дружину. Они готовы были принять радушно каждого. Дома богатых людей были с утра до ночи полны гостями.
Когда Гарольд проходил вместе с Хильдой через обширный атриум, толпа гостей узнала его и встретила громкими восклицаниями. В этом шумном изъявлении восторга не приняли участия только три монаха, снисходительно смотревшие на гадания Хильды из чувства благодарности за ее приношения храму.
— Это отродье нечестивой семьи! — шепнул один из них, завидев Гарольда.
— Да, надменные сыновья Годвина ужасные безбожники! — гневно сказал другой.
Все три монаха вздохнули, провожая Хильду и ее молодого статного гостя недружелюбными взглядами.
Две красивые массивные лампы освещали комнату, в которой мы видели Хильду в первый раз. Девушки, как и прежде, работали — теперь уже над тканью. Хильда остановилась и взглянула сурово на их прилежный труд.
— До сих пор готово не больше трех четвертей! — воскликнула она. — Работайте проворнее и тките поплотнее!
Гарольд, не обращая внимания на девушек, тревожно озирался вокруг, как будто искал кого-то, пока к нему с радостным криком не выбежала Юдифь.
У Гарольда замерло дыхание от восторга: та девочка, которую он любил с колыбели, стала женщиной. Со времени их последней встречи она созрела так, как зреет плод под ласковыми лучами солнца; щеки ее горели пылающим румянцем; она была прелестна, как райское видение!
Гарольд подошел к ней и протянул руку; первый раз в жизни они не обменялись обычным поцелуем.
— Ты уже не ребенок, — невольно произнес он, — но прошу тебя сохранить прежнюю привязанность — остаток нашей детской любви.
Девушка только нежно улыбнулась в ответ.
Им недолго удалось поговорить друг с другом. Гарольда позвали в комнату, наскоро приготовленную для него. Хильда сама повела его по крутой лестнице в светлицу, очевидно, надстроенную над римскими палатами каким-то саксонским рыцарем. Сама лестница говорила о предусмотрительности людей, которые привыкли спать среди опасности: в комнате было устроено подъемное устройство, с помощью которого лестницу можно было втащить наверх, оставляя на ее месте темный и глубокий провал, доходивший до самого основания дома. Комната была, впрочем, отделана со всей роскошью того времени: кровать украшена дорогой резьбой, на стенах красовалось старинное оружие: небольшой круглый щит, секира древних саксов, шлем без забрала и кривой нож, или секс, от которого, но мнению археологов, саксы и заимствовали свое название.
Юдифь последовала за бабушкой и подала Гарольду на золотом подносе закуску и вино, настоянное на пряностях, а Хильда провела украдкой над постелью своим волшебным посохом.
— Прекрасная сестрица, — проговорил Гарольд, улыбаясь Юдифи, — это, кажется, не саксонский обычай, а один из обычаев короля Эдуарда.
— Нет, — отозвалась Хильда, живо обернувшись к нему, — так всегда чтили саксонского короля, когда он ночевал в доме своего подданного, пока датчане не ввели еще тех разгульных пиров, после которых подданный был не в силах подать, а король выпить кубок.
— Ты жестоко караешь гордость рода Годвина, воздавая чисто королевские почести его недостойному сыну… И мне ли завидовать королям, если я должен служить им, Юдифь?
Гарольд взял дорогой кубок, а когда поставил его подле себя на столик, то Хильды и Юдифи уже не было в комнате. Он глубоко задумался.
— Зачем Хильда сказала, — рассуждал он, — что судьба Юдифи связана с моей собственной, и я поверил этому? Разве Юдифь принадлежит мне? Король настоятельно просит отдать ее в монахини… Свен, случившееся с тобой послужит мне уроком! А если я восстану и объявлю решительно: «Отдавайте богам только старость и горе, а молодость и счастье — это достояние общества!» — что ответят мне монахи? «Юдифь не может быть твоей женой, Гарольд! Она тебе родня, хотя и дальняя! Она может быть или женой другого, если ты пожелаешь, или невестой Господа!» Вот что скажут монахи, чтобы разлучить двух любящих.
Кроткое, спокойное лицо Гарольда омрачилось и стало свирепым, как лицо Вильгельма Норманнского. Если бы кто увидел графа в эту минуту гнева, он тотчас же узнал в нем родного брата Свена. Граф, однако, быстро сумел овладеть своими чувствами, затем приблизился к окну и стал смотреть на холм, озаренный бледным сиянием луны.
Длинные тени безмолвного леса ложились на землю. Серые колонны друидского капища стояли на холме, как привидения, и возле него мрачно и неотчетливо виднелся кровавый жертвенник Тора, бога войны.
Взгляд Гарольда задержался на этой картине, и ему почудилось, будто на могильном кургане, возле тевтонского жертвенника, появился очень бледный фосфорический свет. Гарольд пригляделся пристальнее и вдруг, среди света, увидел человеческую фигуру чудовищного роста, вооруженную точно таким же оружием, какое было развешано по стенам его комнаты, и опиравшуюся на громадный дротик. Лицо неизвестного, напоминавшее лица древних богов, выражало мрачную, беспредельную скорбь. Гарольд протер глаза, и видение исчезло; остались одни серые высокие колонны и древний мрачный жертвенник.