Завоевание Англии
Шрифт:
— Сегодня, как мне помнится, идет уже шестой день после поездки в Виндзор? — обратился он к Гурту.
— Да, это верно.
Не медля ни минуты, Гарольд открыл сундучок; в нем был белый саван и какая-то рукопись. Он развернул ее; она заключала следующее.
«Слава Гарольду, сыну Годвина Великого и Гиты, урожденной принцессы! Выслушав Хильду, ты знаешь теперь, что глаза ее проникают в будущее. Склонись перед ней и не доверяй мудрости, способной объяснить только обыденные вещи. Подобно храбрости воина и пению менестреля, мудрость пророчицы не от мира сего; она изменяет течение времени и превращает воздух в материю. Преклонись перед Хильдой. Из могилы вырастают цветы, а из горя — радость.»
Глава VI
Передняя дома Годвина была полна посетителями, которые пришли справиться о здоровье старого графа. Гурт вышел к ним и пригласил взглянуть в последний раз на героя, который восстановил на саксонском престоле род Седрика. Гарольд стоял безмолвно у изголовья покойника; много слез пришлось ему видеть в этот день и слышать множество горестных вздохов. Некоторые из танов, лишь наполовину верившие, что Годвин был убийцей Альфреда, шептали друг другу:
— Кто умирает с такой улыбкой, не может быть замешан в убийстве.
Дольше всех у покойника оставался граф Мерции Леофрик. Когда все остальные удалились, он схватил руку усопшего и сказал:
— Старый враг, мы постоянно соперничали с тобой — и в Витане, и на поле брани; но немного найдется друзей у Леофрика, которых он оплакивал так же искренно, как тебя! Англия снисходительно отнесется к твоим грехам, как бы велики они ни были, потому что сердце твое билось только для Англии, и разум твой заботился только об ее благе.
Гарольд приблизился к Леофрику и обнял его. Это очень растрогало доброго старика: он положил свои дрожащие руки на голову Гарольда и благословил молодого графа.
— Гарольд, — сказал он, — ты наследник славы и могущества отца; пусть же его враги станут твоими друзьями. Преодолей свое горе — этого требуют отечество, честь твоего дома и память покойного. Я знаю, что многие уже строят козни против тебя и твоего рода; ходатайствуй у короля, чтобы он признал твои права на графство умершего отца; я поддержу тебя перед Витаном.
Молодой человек встал и с чувством пожал руку Леофрика, а затем воскликнул, поднося ее к губам.
— Пусть наши дома пребывают в мире отныне и навеки!
Самонадеянный Тостиг сильно ошибался, предполагая, что часть партии Годвина согласится отдать ему преимущество перед Гарольдом. Не меньше ошибались и жрецы, воображавшие, что со смертью Годвина перестанет расти могущество его дома. Не один Витан говорил в пользу Гарольда; вся Англия сознавала, что Гарольд — единственный человек, которому король смело может доверять. Сам Эдуард не относился к Гарольду враждебно, а, напротив, чрезвычайно ценил и уважал его.
Вскоре Гарольд был провозглашен графом Эссекским и немедленно стал выбирать человека, которому мог бы передать свое прежнее графство. Преодолев свою ненависть к Альгару, он решил поставить на свое место его; несмотря на большие недостатки Альгара, он был все-таки самым подходящим преемником Гарольда. К тому же его избрание избавило бы государство от огромной опасности, так как он, в пылу гнева, соединился с королем Гриффитом Валлийским, самым грозным врагом Англии.
Дом Леофрика, владевший теперь сильнейшими уделами, Мерцией и страной восточных англов, стал могущественнее дома Годвина; потому что в последнем только Гарольд владел значительным графством, братья же Гарольда получили прежние небольшие графства. Но не имей он даже графства, Гарольд все равно стал бы первым в Англии благодаря своему уму и характеру. Он сам по себе был настолько значителен, что не нуждался ни в каком пьедестале.
Наследник дома всегда получает в глазах света больше значения, чем его предшественник, если только он сумеет поддержать это значение и воспользоваться им. Продолжая дело, начатое прежде него, он не рискует ежеминутно сталкиваться с врагами или подвергаться несправедливым упрекам.
Так и Гарольд был избавлен от врагов, стоявших на пути отца, и его имя было незапятнано. Даже Тостиг должен был вскоре сознаться, что Гарольд имел перед ним большое преимущество, и уступить ему дорогу. Он убедился, что все могущество дома Годвина сосредоточивалось лишь в Гарольде и что без его помощи он, Тостиг, никогда не сможет удовлетворить свое честолюбие.
— Отправляйся в свое графство, Тостиг, — сказал ему Гарольд, — и не жалей, что Альгара предпочли тебе. Подумай, что было бы неприлично, если бы мы забрали в наши руки все владения Англии. Постарайся всеми силами заслужить любовь своих вассалов. Как сын Годвина, ты со временем можешь добиться многого, если только будешь поступать благоразумно и не торопясь. Надейся на Гарольда и на себя тоже: тебе недостает лишь терпения и настойчивости, чтобы быть равным первому графу Англии. Перед телом отца я дружески обнял его врага; так давай ради его светлой памяти будем любить друг друга!
— Я не буду больше враждовать, — ответил Тостиг покорно и спокойно уехал в свое графство.
Глава VII
Хильда стояла на холме, любуясь заходом солнца. Невдалеке от нее сидела Юдифь и лениво чертила по воздуху неизвестные знаки. Молодая девушка сделалась еще бледнее с тех пор, как в последний раз видела Гарольда, а в ее взглядах выражались то же безразличие и безысходная грусть.
— Видишь, милая, — обратилась к ней Хильда, — солнце опускается в бездну, где царствует Рана и Эгирь; но на следующее утро оно снова появится из золотых ворот востока. А ты, едва вступив на жизненный путь, воображаешь, что солнце, скрывшись за горизонтом, никогда больше не обрадует нас своим сиянием; в ту минуту, когда мы разговариваем, утро твое приближается, и мрачные тучи расходятся.
Рука Юдифи медленно опустилась; она тревожно взглянула на пророчицу.
— Хильда, ты жестока! — сказала она почти гневно, между тем как ее щеки зарделись ярким румянцем.
— Я не жестока, это судьба, — ответила вала. — Но люди не называют судьбу жестокой, когда она улыбается им; зачем же ты упрекаешь меня в жестокости, если я предвещаю тебе радость?
— Для меня уже не существует радости! — горестно возразила Юдифь.
Немного помолчав, она продолжала, понизив голос.
— Я должна высказать, что теперь у меня на душе, Хильда… слушай. Я упрекаю тебя, что ты испортила всю мою жизнь, вскружив мне голову своими суеверными бреднями…