Завтра будет поздно
Шрифт:
Невольно я сказал это вслух. Понял ли меня Фюрст? Его пальцы поднялись к шее, расстегнули ворот.
– Русские - удивительная нация, - с трудом произнес он и умолк, словно прислушиваясь. Мне показалось, он боится привлечь внимание своих товарищей, глушащих там, за перегородкой, лагерную тоску картами.
– Вам дьявольски везет, господин дивизионный пастор, - послышался оттуда густой покровительственный бас.
– Пастор!
– бросил мне Фюрст.
– У вас нет пасторов в армии, верно? Какой же бог
Он сжал большими руками виски, перевел дух, заговорил спокойнее.
– Слушайте... В декабре на передовую возле Колпина, - он, как и все немцы, сказал "Кольпино" - ваши выслали самолет. Маленький, легкий самолет, его так легко сбить. Боже мой, как солдаты были потрясены! Оттуда говорила женщина... Она кричала нам, чтобы мы сдавались л плен. Ну, у нас не было охоты сдаваться, мы еще спали в тепле, и дела у нас шли еще не так плохо. Но женщина... Из осажденного Ленинграда...
Ого, и он запомнил "небесную фрау"! Нашу Юлию Павловну!
– Из осажденного Ленинграда, - повторил Фюрст.
– Вот что удивительно! Фюрер говорил: Ленинград упадет нам в руки, как спелый плод. Голодный город, измученный, и вдруг женский голос оттуда призывает сдаваться в плен. После этого я среди солдат слышал такие речи: "Э, господин обер-лейтенант, Ленинград нелегко будет взять! Они там и не думают поднимать руки". И я спрашивал себя: откуда у русских столько уверенности? Если бы мы были в таком положении, в блокаде, нашлась бы у нас такая... "небесная фрау"? Но дело не в ней. Там у нас есть отчаянные. Не в том дело... Моральная сила сопротивления, понимаете...
– Понимаю, - сказал я.
А Михальская и не предполагала, что ее полеты вызовут сенсацию. Возвращалась она тогда расстроенная: то зенитки помешали, то аппаратура закапризничала.
Как же говорить с Фюрстом дальше? У меня не было определенного плана.
– Ваша семья, если не ошибаюсь, в Дрездене?
– спросил я.
– Да.
– На Дрезден были налеты, - сказал я.
– Ваших родных ободрила бы весть от вас. Живая весть... По радио...
Фюрст помрачнел и опустил голову. Я почувствовал, что он отдаляется от меня.
– Видите, - продолжал я, - мы разбросали листовки с вашим портретом, но нам не поверили. Я беседовал с одним пленным. Говорят: пропаганда. Твердят нам: Фюрст покончил с собой. Некоторые будто бы своими глазами видели.
Может быть, и не следовало сообщать ему об этом. Я уже упрекал себя в излишней откровенности, когда Фюрст вдруг поднял голову и я уловил на его лице выражение любопытства и удивления. Впоследствии я понял: доверие завоевывается только доверием.
Он вдруг откинулся на стуле и отрывисто заговорил:
– Да, да, господин лейтенант. Я знаю, чего вы хотите, чтобы я, как Вирт... Моя семья!
–
– Семье будет хуже, если я воскресну, вы понимаете? Но дело не в этом. Вы сказали, что у побежденных и у победителей даже время разное. Да, да, боже мой, как это верно!
– Он подался ко мне.
– У нас все разное, все! У нас не может быть общего языка.
– Почему?
– спросил я.
– Нет! Не было такого примера в истории. Вы оказались сильнее и растопчете нас. Это же ясно! Что же вы предлагаете мне? Идти вместе с вами?..
– Бейте, Вилли!
– раздалось за перегородкой.
– Бейте рейхсмаршала!
– Они играют, - произнес Фюрст и поник.
– Они ни о чем не думают, господин лейтенант, и в этом их счастье. А я не могу не думать, такая уж проклятая у меня голова.
– Желаю успеха, - сказал я вставая, - Но мы не намерены топтать немецкий народ. Мы не нацисты.
Теперь лучше оставить его. Наедине с его мыслями. У него есть о чем подумать сегодня, после того как он узнал о Фюрсте-легенде. И о своих подручных. Но одна невысказанная мысль не давала мне уйти.
– Вы признаете себя побежденным, господин Фюрст. Зачем же вы заставляете драться своих бывших подчиненных? Ради чего вели слежку, применили расстрелы?
Он удивленно вскинул брови.
Как я узнал потом, Фюрст действительно немало размышлял в тот день. Помотали ему не только саксонец-антифашист u начальство лагеря. Нет, невольно помогли офицеры-нацисты, товарищи по плену.
За карточным столом Фюрст сидел рядом с лейтенантом Нагером, фатоватым сынком прусского юнкера. Офицеры располагались по старшинству. Фюрст, сын портного, и, по общему мнению, выскочка, должен был считать за честь играть в компании потомственных родовитых вояк.
Игру придумал Нагер, карточный виртуоз. На квадратах плотной бумаги он написал: рейхсмаршал Геринг, рейхсмаршал фон Браухич, генерал Гудериан, генерал Шерпер. Вместо королей, валетов, дам - гитлеровский генералитет, высшее офицерство. Нагер предложил и правила игры. В основе они были просты: "старший" бил "младшего". Но даже равные по званию отличались знатностью фамилий, должностями, степенью близости к фюреру, и поэтому за столой нередко возникали споры, а временами и стычки.
После моего отъезда Фюрст вернулся к играющим. Но стул его исчез.
– А, господин обер-лейтенант!
– прошепелявил Нагер.
– Вы уверены, что ваше место здесь?
Фюрст не любил Нагера. Бездарность, трус, осевший благодаря протекции в штабе.
– Уверен, - ответил Фюрст.
– Вы ошибаетесь, милейший, - просипел седой, сморщенный полковник Бахофен, - Мы вам совершенно не нужны, насколько я разбираюсь в положении.
– Любимчик большевиков!
– бледнея, выкрикнул Нагер.