Завтра было вчера, или Повесть о вечной любви

Тапилин Александр

О себе я промолчу, потому что мне очень сложно описать свои ощущения. Одно могу сказать – МИР для меня стал ДРУГИМ – не таким обыденным, не таким обыкновенным, каким был раньше. Я чётко осознал, что существует в нашем грешном мире (а, может, и в нас самих), что-то недоступное пониманию, что-то недосягаемое, необъяснимое, неуловимое, неизведанное, но в тоже время до боли знакомое. Это «что-то» словно вынесено нами из раннего детства (а, может, из прошлых жизней?). Конечно, я и раньше это чувствовал, но теперь это стало для меня абсолютно ясно.

Я ощутил, что нас окружает не весь

мир, а только какая-то, может, малая его часть (вершина айсберга). Всё же главное, основное, определяющее и оправдывающее наше существование, таится где-то в неизведанных глубинах нашего подсознания. Оно только иногда проявляется в виде неясных, расплывчатых интуитивных контуров или образов. И вполне вероятно, что даже то, что мы видим – не есть сам мир, а лишь его отражение. Настоящая же сущность проходит где- то стороной и мы её почти никогда не замечаем, погрязшие в свои мелочные, как правило, меркантильные проблемы и заботы. Таким образом, я постепенно становился идеалистом.

Странно, я сказал даже о себе, но забыл упомянуть о четвёртом из нас – об Игоре. Почему? Да потому что, Игорь, наш милый Игорь, просто заболел. В диагнозе невозможно было ошибиться, потому что абсолютно все симптомы этой болезни были налицо. Он заболел старой, как мир болезнью под названием ЛЮБОВЬ. Пожалуй, этим сказано всё. Здесь не прибавить, ни убавить. Мы даже ощущали какую-то нелепую жалость по отношению к нему. Но особенно нелепым было то, что мы одновременно и сочувствовали ему и как будто издевались. Видимо, в душе каждого человека, в самой её глубине лежит парадоксальное чувство, которое в разных обстоятельствах проявляется по-разному. Иногда оно может вылиться состраданием, а иногда жестокостью. Нет, мы не были жестоки по отношению к Игорю, но мы были к нему безжалостны.

Теперь, спустя много лет, я, кажется, понимаю почему. Хотя, в принципе, и тогда это было ясно и понятно. Просто каждый из нас, пусть неосознанно, завидовал ему, не желая даже самому себе в этом признаться. Виновато наше юношеское самолюбие (а, может, себялюбие?)

У Игоря часто появлялись на глазах слёзы. Что это были за слёзы? Слёзы отчаяния? Слёзы надежды? Он, видимо, верил, всё- таки верил во что-то лучшее, прекрасное, почти несбыточное. А, может быть, он верил в своё счастье? Это, казалось так романтично, но и так невероятно.

Конечно, нам как-то с трудом верилось, что эта девушка была призраком из параллельного мира (мы старались не обсуждать этот вопрос). Здесь свою роль, конечно, сыграло наше советское воспитание. У меня, например, в голове постоянно вертелись слова из знаменитой пролетарской песни времён гражданской войны: «Мы раздуваем пожар мировой; ЦЕРКВИ и тюрьмы СРОВНЯЕМ С ЗЕМЛЁЙ».

Однажды, мысленно повторяя эти строки, я почувствовал стыд. К тому же, все мы были студентами – историками социалистического государства, то есть будущими помощниками правящей партии в строительстве коммунизма (и, откровенно говоря, гордились этим). Поэтому, мы старались отогнать прочь мысли о каких-то там призраках, видениях, фантомах.

Конечно, все мы пытались внушить себе, что эта девушка была реальная, заблудившаяся или просто бродившая по степи ночью. Возможно,

её кто-нибудь обидел, поэтому, она и выглядела такой отрешённой и мрачной. Но где-то на подсознательном уровне нам очень хотелось, чтобы это было не так. В глубине души мы, видимо, верили, что прикоснулись к чему-то необъяснимому, невероятному, и очень хотели, чтобы это невероятное продолжалось. Но продолжая надеться, мы всё же понимали, что вполне может случиться так, что девушка НИКОГДА уже не вернётся к нашему костру. Поэтому, видя слёзы на глазах Игоря, я, например, искренне сочувствовал ему. Неужели, он ВСЕРЬЁЗ надеялся на новую встречу? А слёзы на глазах Игоря появлялись всё чаще и чаще.

Сухарь Альберт подошёл к Игорю как раз в один из таких моментов.

« Ну как твои часики, дурик? Который на них часочек? Без двух двенадцать или уже три минуты первого?»

«Да иди ты, знаешь куда?» – у Игоря губы задёргались от бешенства и он побежал вглубь степного поля.

Мне захотелось подойти и «врезать» Альберту, но я всё же не решился. Я прекрасно знал, что Игорь не спит уже три ночи (не считая той, когда мы все не спали). Я подсмотрел – ночами он часто вылезает из палатки и долго бродит по бескрайней степной долине. А теперь, видимо, разочаровавшись не только в Альберте, но и во всех нас, он решил уйти «навсегда». Да нет же, подождите, что я такое говорю (или думаю)? Это же какой-то идиотизм. Что значит «навсегда»? Куда и зачем? И разве возможно такое себе представить?

Тем не менее, Игорь убегал всё дальше и дальше, и его фигура постепенно превращалась в малюсенькую точку на линии горизонта. Мне захотелось броситься за ним, но я сдержался.

Ко мне подошёл Юрий.

«Послушай, Жека, как бы он руки на себя не наложил. Может, проследить за ним?»

Что я мог ответить Юрию? У меня у самого в тот момент словно «кошки на душе скребли».

«Если дурак – это надолго» – вроде шутя, но в тоже время презрительно рубанул Альберт, указывая на удаляющегося Игоря.

В следующий момент произошло слишком неожиданное для меня, да и, видимо, для Альберта маленькое происшествие. Романтичный тихоня Юрик подскочил к Альберту и, размахивая кулаками перед ним, зло и плаксиво выкрикнул:

«Слушай, не смей, не смей издеваться над его болью, не смей, он же страдает… это же тяжело, понимаешь?.. Эх, не понимаешь ты и не знаешь…» Он внезапно осёкся, видно сам поразившись собственному поступку.

Альберт, взбешённый наглостью Юры, неожиданно резко ударил своим громадным кулаком в его подбородок. Слабенький Юра упал как подкошенный. Так начался уже открытый разлад между нами.

Жизнь каждого человека всё-таки странно переплетена с его судьбой и этим беспокойным миром. С одной стороны, человек, как муравей, всё копошится, ползает, чего- то хочет от жизни урвать – а чего, часто сам не знает и не понимает. Правда, есть люди более ловкие – те, как кузнечики, пытаются прыгнуть как можно дальше и как можно выше. Подпрыгнет такой человечек и, как бы со стороны наблюдает за другими и ухмыляется: «Вот, дескать, я какой – не лыком шит – ОСОБЕННЫЙ». А особенность его только в том и состоит, что он более прыткий, то есть наглый.