Завтра мы будем вместе
Шрифт:
Начало резким изменениям в жизни Островского положила, как это ни странно, история с кражей магнитной ленты, к которой я была причастна. Тогда Островского простили, но «поставили на вид».
Вскоре он оказался замешан в бытовую историю.
Всплыла его связь со старшиной Колокольцевой.
Жена Островского, узнав об измене мужа, пыталась покончить жизнь самоубийством каким-то диким способом: сделала харакири его кортиком. Разумеется, осталась жива, но попала в психбольницу.
В результате руководство части предложило Островскому уйти со службы добровольно. Но, как считал сам Валерий Валерьевич, дело было не в бытовухе, а в его должности, которая приглянулась его напарнику Серову, тому самому, которого когда-то обожала Тишка. Кстати, о Тишке. Ее любовное приключение имело вполне осязаемое последствие.
Через положенное время она родила вне брака дочку, которой теперь шел девятый год.
Так вот, Островского отчислили из военно-морских сил, и, как оказалось, очень вовремя. Спустя три года их часть в Прибалтике, как и многие другие по стране, расформировали, и тысячи офицеров остались не у дел (включая и капитана Серова, зарившегося на должность начальника). А Островскому, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Он имел возможность выбора, которого не оказалось у его товарищей по несчастью, уволенных с флота позднее. В результате, когда массы неприкаянных бывших офицеров с топориками за поясом нанимались строить дачи новых русских (я еще не понимала, кто это такие — новые русские), Островский уже был при деле. Бывший капитан второго ранга через своих однокашников устроился научным сотрудником в НИИ рыбного хозяйства. На мой удивленный вопрос, почему он попал в рыбный институт, а, скажем, не в кораблестроительный, он пояснил:
— Во-первых, у меня послужной список оказался нечист, так что к секретным работам мне путь был заказан. А флотская наука, сама понимаешь, вся засекречена. Во-вторых, мои знания в акустике пришлись кстати в рыбном деле. Ты, может быть, еще помнишь из курса техникума: военно-морские тральщики вылавливают мины на искусственный шум, как щуку на приманку. И в рыбном деле тот же принцип используется: генерируется инфразвук, для рыб привлекательный, на который они косяком в сеть сами лезут.
Карьера Островского в новом месте складывалась удачно: он защитил диссертацию, наполовину подготовленную еще на полигоне. Он только применил свои выводы не к военным целям, а к абсолютно мирному лову. Потом работал над совместным русско-британским проектом рыбного промысла. Но тут события в стране подкосили отечественную науку.
В НИИ, как и на флоте, пошли сокращения, стали задерживать выплату зарплаты. Но Островский к этому времени зарекомендовал себя с лучшей стороны в британском проекте, так что был приглашен, среди немногих, в частную фирму, учрежденную в Питере британцами. В последние годы он много месяцев проводил в научных иностранных экспедициях, сожалея только об одном: о застое в отечественной науке. Так, вкратце, сложилась его судьба. Но если в общественном положении он поднялся высоко, ныне был начальником экспедиции, то в личной жизни позавидовать ему было трудно. Жена выписалась из больницы после нервного срыва и уехала в Псковскую область, на родину, где устроилась учительницей в сельскую школу. Это время совпало с тем периодом, когда Островский только начал работать в НИИ и получал гроши. Однако даже из своих скромных заработков он выделял суммы повзрослевшим детям, чтобы они могли продолжить образование. Оба поступили в институты, оба карабкались по жизни, в упорстве подражая отцу. Сейчас его дети от законного брака, Максим и Марина, которых я видела на морской базе, уже выросли, стали самостоятельными.
Максим закончил Финансово-экономический университет и работал в банке. Островский заметил, что ныне половина молодежи безработная, а другая служит в банках и разных фондах. Марина вот-вот должна защитить диплом. Она — журналистка. До настоящего времени Островский материально помогал только Светлане Колокольцевой, растившей сына, ныне пятиклассника, в одиночку. И лишь жена, с которой он долгое время жил врозь, от его помощи отказалась. Почему они не оформили развод, я так и не поняла. Островский сказал что-то невнятное о своей работе с иностранцами, при которой статус женатого человека был предпочтительнее.
Мой осторожный вопрос о судьбе Юры вызвал у Островского добрую улыбку. Он сказал, что узнал обо всей истории с моим бегством из письма матери Юры, Маргариты Алексеевны. Юрка, после того как повариха Галя сообщила из Сухуми о моей отправке в дальние края, совсем отбился от рук. Сблизился со своим дружком, Витьком, известным своим пристрастием к алкоголю. И Юрка, спортсмен и почти отличник, едва сумел подготовить дипломный проект, так как несколько месяцев не просыхал и даже на защиту пришел навеселе, на что комиссия прикрыла глаза. Маргарита Алексеевна умоляла Островского спасти мальчика, дать ему вызов в часть, где он проходил практику. Видимо, Юра был откровенен с матерью, с восторгом рассказывая о морской службе и об офицерах. Упоминал и фамилию Островского.
К счастью, Островский до своего увольнения успел сделать Юре вызов из части. Юра Нежданов попал в это элитное подразделение, куда посылали своих детей морские начальники. Правда, вскоре они с Островским расстались, после увольнения того с флота, но Юра прослужил в части большую часть своего срока, до распада Союза. А там и дембель был не за горами, несколько месяцев на другой морской базе уже погоды не делали. За годы службы его душевная боль поутихла, и он вновь приобрел привычное равновесие. Он даже сумел вместе с мужем Эльки, мичманом Задорожным («Помнишь, мичмана?» — спросил Островский) затеять небольшое личное предприятие — прогулки на катерах по рекам и каналам Петербурга.
("Запомни, Катя, теперь ты жительница Петербурга.
Ленинград остался только в истории)". Так вот, ребята отыскали старую посудину, пожарный катер столетней давности, сами отремонтировали, подкрасили, подновили. Теперь у них семейный подряд.
Маргарита Алексеевна — за экскурсовода.
Особенно меня удивило упоминание о Кате-дурочке. Матросы-предприниматели и Катю приставили к делу. Ее должность гардеробщицы сократили в библиотеке первой, и поначалу Катя-дурочка собирала и сдавала пустые бутылки, но не выдержала конкуренции в этой области. Побирушкам требовались хитрые мозги и крепкие локти, но ни тем, ни другим бедная дурочка не обладала. Катя бедствовала и голодала, опекунша держала ее в черном теле. Но не зря говорят, дуракам везет. Повезло и Кате. Однажды бывшему мичману, Ивану Задорожному, напарнику Юры по прогулочному катеру, пришла в голову светлая мысль предложить ей работать человеком-бутербродом — так называют людей, таскающих на себе двухсторонние фанерные щиты-рекламки. По словам Островского, бедная женщина в этой роли смотрелась неплохо. Ей обрезали косы, в которые она любила вплетать разноцветные ленты. Теперь седые волосы пятидесятилетней женщины были украшены черным бархатным обручем, а на приплюснутое одутловатое лицо ее никто не смотрел. Зато красочный плакат с лодочкой, вздыбленной на волне, привлекал взгляды прохожих. Вскоре Катю оснастили мегафоном, и она громко призывала жителей и гостей города совершить прогулку на катере. Видимо, Кате-дурочке ее новая работа пришлась по нраву. Она не болела и никогда не пропускала своих дежурств.
Слушая рассказы Островского, я на переставала лить слезы. Жизнь, о которой он рассказывал, казалась настолько невероятной, что походила на кинофильм. Какое место обрету я в том мире, где, как сказал Островский, все ниши уже заполнены? Кто не успел — тот проиграл.
Непонятны были и наши новые отношения с Островским. Он больше не был моим руководителем, наставником. Больше я не искала в нем отца. Вообще затея с поисками отца теперь казалась мне взбалмошным капризом сироты-подростка. Теперь я сама была матерью, и судьба сына заботила меня больше, чем моя собственная. Любопытство, что привело меня на край света, теперь уснуло или умерло. Более того, немолодые мужчины, с которыми я повстречалась на жизненном пути, — и старпом на сухогрузе, и мой негритянский муж Нганг — более не были для меня загадкой. Все они пытались продлить свою молодость за счет моей. Их опыт и жизненная умудренность, когда-то восхитившие меня в Островском, стали понятными и прозрачными, когда я приобрела опыт собственный. Теперь Островского не окружал ореол необыкновенности и возвышенности. Даже его высокое положение в этой экспедиции не могло поразить меня. Да, красив, да, умен, да, благороден. Ну и что? Теперь я сама хотела свободной жизни — той, о которой так красочно говорил Островский. И не важно, какую нишу я займу: человека-бутерброда или… Да, представить себя на приличном месте в новом российском мире я пока не могла. У меня не было ни специальности, ни образования, ни денег. К счастью, как я узнала, сохранилась моя квартира, в которой жил и которую оплачивал все эти годы Юра.
Будет крыша над головой. Но у меня не было даже документов!
Хотя Островский не был моим наставником или любимым, он оказался моим спасителем. И за это я всегда буду перед ним в неоплатном долгу. Я была готова, если он потребует, отдаться ему. Временами мне казалось, что именно этого он и захочет.
Но кому нужна плачущая женщина! Островский выжидал.
В один из вечеров, как всегда после работы, Островский вернулся в каюту. В его кабинете часто проводились совещания, консультации, тогда я скрывалась в спальне, но сегодня мы остались в каюте вдвоем. Кока, как обычно, забавлял публику в танцевальном холле. Валерий Валерьевич присел У моего изголовья (я лежала) и склонил голову к моему лбу. Затем тихо и нежно поцеловал. От неожиданности я вздрогнула. Я ожидала, что ему потребуется мое тело, но не ожидала нежности от своего спасителя. Затем он стал покрывать легкими поцелуями мое лицо, приближаясь к моим губам.