Завтра наступит вечность
Шрифт:
Нормальный вроде мужик. Похлипче Стерляжего, но тоже кряжист. Морда кирпичом, бородища веником – очень даже русское, отечественное лицо. Не зол. Не вздорен. Не жмот. Не психованный, хотя, казалось бы, за полтора года у него запросто могла бы поехать крыша – а вот не поехала. И все-таки есть в нем что-то неправильное…
Дистанция.
Он с самого начала держал дистанцию между собой и нами – едва заметную, но все-таки это была дистанция. С трещину размером, с клопиную щель. Убежден: он старался ее скрыть. Я, мол, и вы – одна компания на необитаемом острове. В какой-то мере это у него получалось, даже
Зачем это ему? И впрямь свойство характера?
Не верю.
В компании если не друзей, то уж во всяком случае людей, от которых не ждешь подвоха, можно позволить себе расслабиться. Хотя бы иногда. В самой жуткой обстановке выпадают такие минуты. А он…
Я бы так сказал фигурально: боится поворачиваться к нам спиной. Лицо спокойное, а глаза в работе. Ну и мозги, понятно, тоже. Что-то он там про себя просчитывает, чего-то нам не договаривает…
Чего?
Раз или два мне казалось – все-таки я не был уверен, – что ночью Пескова нет с нами в шалаше. Почему? Плохо держит мочевой пузырь? Или он уходит тайком с совсем другой целью?
С какой?
Если дело только в интрижке с австралопитечихой – да пошел он на фиг! С кем не бывает. А если нет?
И почему-то я уже заранее знал: австралопитечиха тут ни при чем.
Мания, да? Возможно. Жаль, настоящего дела нет. Сон разума рождает чудовищ – это мы слыхали. Ладно, пусть мания. Что ж, хватайте меня, вяжите лианами, не то стану кусаться, а то и вовсе спрыгну с утеса… ловите меня скорее… А-а-а-а!..
Не дождетесь. Сам вылечусь.
Или докажу, что никакая это не мания.
День прошел, как обычно: стадо гоминид занималось своими делами, мы – своими. До полуденной жары мы с Песковым набили острогами рыбы, крупную забрали себе, а мелочь отдали австралопитекам. Все равно не было соли, чтобы засолить пищу впрок. Я ожидал драки, но, к моему удивлению, приматы поделили рыбу сравнительно мирно. Это были продвинутые приматы, и мне стало даже жаль, что в земной реальности их в конце концов сожрали (предварительно разделив по справедливости) еще более продвинутые.
В глаза Пескову я не заглядывал принципиально.
Надя шила бурдюк. Стерляжий с Аскольдом смотались за сухими дровами и сырыми ветками – рыбу предполагалось закоптить. Делать это решили не в тени утеса, а на вершине, на самом пекле – рядом с шалашом, подальше от братьев-приматов. Пекло пеклом, зато наверху было меньше мух. Вдобавок Песков рассудил, что поднимающийся к небесам столб дыма должен внушить стаду еще большую покорность обитающим на местном Олимпе божествам.
– Лучше бы ты научился гнать бражку, – сказал я ему. – Они бы в тебе души не чаяли. А то что это за бог – ходи и оглядывайся, чтобы не треснули чем-нибудь по затылку…
– Подумаем.
– Так вот для чего я бурдюк шью? – возмутилась Надя.
Веселой свары не последовало: было слишком жарко. Дымный столб поднимался отвесно в белое раскаленное небо. На горизонте кривлялись миражи. Утренняя небесная синь давно сгинула; в воздухе висело мутное марево, какое бывает перед сильной грозой. Потные, прокопченные, вялые, мы через силу жевали копченого сома. Из всех желаний осталось одно: принять холодный душ или с воплем кинуться в ледяную речку. Можно и в прорубь.
И прямо в проруби принять кружку холодного пива.
Не было здесь ледяной речки, и проруби не было. Пива как-то тоже не наблюдалось, даже теплого. Надежда на облегчение связывалась с запаздывающим сезоном дождей. Песков обещал, что вот-вот.
На закате начало погромыхивать. С юга приволоклась туча, повисла над скалистой грядой, но дальше не пошла и дождем не разродилась. Уронила несколько молний – и все. Духота стояла нестерпимая.
Я улегся первым. Кретин Аскольд завел со мной склоку за место – ему, видите ли, обрыдло спать у задней стенки да через всех перешагивать. Я отругивался, пока не надоело, а потом демонстративно зевнул и закрыл глаза. Разумеется, Аскольд, пробираясь в свой закоулок, нарочно споткнулся о меня, причем постарался попасть рантом ботинка мне по коленной чашечке. В ответ на боль я лишь невнятно промычал – пусть альбинос думает, что промазал. Черт с ним, не время для разборок.
Мало-помалу улеглись все. Ворочались, вздыхали. Не спалось. Я так старательно изображал сонного, что едва не уснул на самом деле. По моей оценке, прошло часа полтора, прежде чем – чуть было не сказал «все затихли», – нет, прежде чем Стерляжий вывел носом первую руладу. Я ждал.
Песков не ворочался, но и не спал, я это чувствовал. Один раз он тихонько позвал: «Свят!» – и я ответил сонным мычанием. Примерно через полчаса он позвал снова. Я отмолчался.
И ничего не произошло – в шалаше. Зато что-то происходило в природе, в небе над крышей из пальмовых листьев. Вернее всего, наползала другая туча, уже настоящая. Серьезная. Потрясение основ мироздания, после которого нам придется строить новый шалаш, потому что старый способен выдержать дождь, но не потоп с неба. Духота навалилась уже совершенно невообразимая. Все тяжело дышали. Надя постанывала во сне. Стерляжий свирепо храпел.
Это была не ночь – противная липкая тянучка. На юге опять начало громыхать. Вероятно, горные австралопитеки, обитающие на скалистой гряде, разжились где-то артиллерией и учинили междоусобицу. Песков лежал смирно.
Через час он поднялся и тихо покинул шалаш. Громовые раскаты уже грохотали совсем близко. Отбомбившись по скалистой гряде, туча шла к нам.
Глава 2
Как я клял беднягу Берша, держась за осклизлый камень, чтобы не засквозить вниз, – он бы у меня в гробу пропеллером вертелся! То есть не камень, а Берш. Вот только нет у него гроба, и тела тоже нет, а то бы… Не мог, понимаешь, обучиться прилично вести наружку в полевых условиях! Не готовили его к этому, видите ли! А сам что же?.. Если не учат, так и учиться не надо, да?
Палками надо лень вышибать, палками! Батогами. Шпицрутенами. Прутняками большими и малыми. Разумное их количество пойдет только на пользу.
Пескова нигде не было видно. Вообще ничего не было видно в трех шагах – ливень ломил стеной. Я проследил Пескова до середины спуска с утеса, заметил при вспышке молнии, что первый русский на Луне стал забирать куда-то вправо, где нормальный человек ходить не станет – и потерял его из виду, потому что как раз в эту минуту на утес обрушился ливень. Сразу. Без предупреждения. Без пробных редких капель. Даже без порыва ветра.