Завтра утром, за чаем
Шрифт:
– Хорошо, что она не заглянула ко мне, – сказал я, снова закрывая глаза и жутко боясь, что Натка уберет ладошку с моего лба. – Она бы разволновалась и раскудахталась. Она, знаешь ли, парит надо мной, когда я болею. Когда мне было пять лет, у меня температура подскочила однажды до сорока пяти и пяти десятых градуса.
– Завиральные идеи, – сказала Натка. – Так не бывает.
– Вру. Мне было шесть лет, а температура была сорок шесть и шесть десятых градуса.
– По-моему, у тебя уже все прошло, – сказала Натка и сняла ладошку
– Дай-ка я встану, – сказал я. – Все нормально.
– Цыц! – сказала Натка. – Молчать. Лежать. Не шевелиться. Поправляться. Понял?
– Да мне вполне сносно, – сказал я.
– Задачка на догадливость, – сказала Натка. – Ну, слушай. Чем занимается Н. Холодкова в течение дня, минус время занятий в школе, учитывая, что учится она спустя рукава.
– Ноль информации, – сказал я. – Не знаю.
– Спокойно! Ты подумай, предположи.
– Фабрика дамских причесок, – сказал я.
– Глупышка! – она засмеялась. – Очень, очень редко.
– Сидишь одна у колодца.
– О-о-о! Низкий балл за поведение. Сто щелчков по носу. – И уже серьезно: – И пожалуйста, я тебе тогда сказала – и все! Не надо трепать эту тему.
– Ой, ну что ты! – Растерялся я ужасно. – Ты прости, что я ляпнул, я думал, что…
– Все, все, забыли. Мчимся дальше. Что еще?
– Ну, читаешь, – сказал я, сбитый с толку тем, что сам только что ляпнул: подслушанный телефонный разговор крепко сидел во мне, да и этот идиотский приступ гриппа неизвестно какого названия – тоже, и что-то еще, я пока не знал – что именно.
– Читают почти все, не подходит, – сказала Натка.
– Плаваешь на «Факеле», в фиолетовом купальнике.
– О, какая память! Снимается, не в счет. Я не занимаюсь хозяйством, не шью, не вяжу, не участвую в радио– и телевикторинах и конкурсах, не хожу в кружки самообразования, не посещаю студию живописи, клуб любителей иностранных языков, зооуголок, курсы изучения проблемы языковой связи в космосе, общество «Друзья дельфинов», секцию космоспелеологов и тэ дэ и тэ пэ. Мысль ясна?
– Вполне.
– Так чем я занимаюсь?
– Не знаю.
– Вот и я не знаю. Слышал, наверное, историю о том, как славненькая малышка с бантиками, Наташенька Холодкова из четвертого «д», получила специальную премию Высшей Лиги за расчет малого биоускорителя. Слышал?
– Было дело.
– Обхохочешься. А ведь я с тех пор ни черта толкового не сделала.
– Ну и что? Понаделаешь!
– Болтушка ты! – Она пощекотала мне ухо. Дико приятно. – На тебя опять накатывает? Как ты себя чувствуешь? Я, честно говоря, напугалась, когда вошла.
– Сейчас как будто нормально.
– Умница. «А я расту, расту, расту!» – запела она модный вариант французской песенки «Нас в галактике только двое».
– За год я махнула на шесть сантиметров.
– Тебе идет. Рост Дины Скарлатти.
– Ерунда! Ты читал Борисоглебского: «Химия
– Не-а.
– Глупочка! Я расту, а что-то там происходит с клетками мозга, что-то меняется.
– Само собой.
– Во-во! И я вполне, вполне, вполне, может быть, может быть, может быть, уже другая, другая, другая, чем в четвертом «д» – уже бездарь среднего уровня.
– Спорно.
– А вдруг?! И кто-то уже хихикает, что меня держат в школе из-за великого папы…
– Перегиб!
– И, допустим, это правда. Занимаю чье-то место. Я расту, расту, расту, а сама об этом не знаю, не знаю, не знаю. Ужас как неловко. Ты когда-нибудь думал об этом? Была мысль?
Она весело крутнула носом, снова пощекотала мое ухо, поджала губы и изобразила, какая она на самом деле важная.
– Нет, – сказал я. Лицо у нее было такое дико симпатичное – не передать. Только сейчас я как следует понял, что та фирменная крыса типа «Восторг» была на нее совершенно, ну, абсолютно не похожа. – Нет, – добавил я. – Еще и четверти не прошло, как я начал учиться в вашей сногсшибательной школе. И с гениальностью, кажется, у меня пока все в порядке.
Наверное, это получилось у меня вроде бы как-то грустно, что ли, потому что она не рассмеялась, а просто кивнула.
– То есть я понятия не имею, что я делаю! – сказала она. – А ведь надо же что-то делать, а? «Мсье Рыжкин, слушаете ли вы по утрам «Нас в галактике только двое»? Ваш вкус в кино?..» Нет, обязательно надо что-то делать! И я имею в виду вовсе не науку. А что-то такое… чтобы, ну… в груди щемило…
Вдруг она привстала, наклонилась надо мной, положила обе ладошки на плечи и спросила, глядя мне прямо в глаза:
– Скажи, это ведь ваша «амфибия» стоит возле дома, ваша?
– -Да, – сказал я, даже прошептал.
– Значит, все верно. Все правильно. Я однажды шла домой поздно вечером и вдруг увидела издалека, что над моим домом зависла темная «амфибия», внезапно она взмыла вверх, вертикально вверх, строго над моим домом и исчезла в черном небе. Не знаю почему, но я почувствовала тогда, что это ты за мной прилетал, только не была до конца уверена. Это ты был?
– Да. Да.
– Я тебя очень, очень, очень прошу, как-нибудь возьми меня с собой погоняться на твоей «амфибии», а то на меня иногда такая тоска находит, такая тоска…
Я почувствовал, что еще немного – и я зареву. Я лежал, почти закрыв глаза, руки по швам, и не шевелился. С трудом, но все-таки я спросил то, что цепко засело во мне, с того момента, как я очнулся от своего микропереутомления в кубе.
– Скажи, Натка, а пока ты сидела, а я отключился, накатило, я ничего не говорил? Ничего особенного?
– Нет, нет, – быстро сказала она, закрывая глаза. – Все было очень хорошо. Очень.
Она снова положила мне руку на лоб, я тоже закрыл глаза, и минуты две боролся с собой изо всех сил, чтобы не зареветь уже по-настоящему.