Завтра война

Зорич Александр

Так то какой-то сафьян. И только на палубе люксов.

А вот на «Яузе», даже в районе ходовой рубки, коридоры были облицованы драгоценным охряным ясенем с Клары! Настоящим! А на полу, под коврами из какого-то убойного (прозрачного!) и, думаю, тоже натурального инопланетного волокна, угадывался… паркет!

Да таких кораблей – с паркетом в коридорах для экипажа – на все Объединенные Нации наберется, наверное, десятка полтора.

«Яуза» была настоящим произведением искусства. Честно говоря, даже если бы у яхты на борту не было ни одной балерины,

соображения национального престижа все равно требовали бы кровопролития за ее коридоры, облицованные охряным ясенем, и каюты с янтарными потолками. Это же целый летающий Эрмитаж!

Блуждающие гранаты-волчки, аморфные мины, пули-дуры и прочие виды интеллектуального и безмозглого оружия в этих отсеках яхты почти не безобразничали.

Но совсем недавно здесь побывало контрольное отделение осназа. Оно утилизировало последние запасы взрывчатки, разнося вдребезги хоть и герметичные, но довольно легкие переборки, которыми коридор был автоматически перекрыт полчаса назад по пожарной тревоге.

Осназ искал недобитых клонов и недоспасенных балерин. Вторые здесь не водились, а первые были найдены в количестве четырех человек. Об этом можно было судить по примерным контурам конечностей и некоторых внутренних органов, размозженные фрагменты которых в живописном беспорядке покрывали залитые кровью стены и потолок обезображенного до неузнаваемости помещения для отдыха экипажа.

От двери остался только опаленный комингс. Паркет и деревянная облицовка напротив дверного проема были превращены в мелкую щепу.

«…И серебряным тритоном был украшен нос стальной», – повторил я.

Какое спецоружие способно на такое? Не знаю. Знаю только, что если бы не вопрос, ради ответа на который я прибежал сюда – хотя и не имел права этого делать, – я, не дожидаясь рвотных спазмов, сломя голову бросился бы прочь.

Но поскольку я искал Риши, мне предстояло определить, нет ли в этой братской могиле и ее останков тоже.

В Академии, уже на четвертом курсе, у нас были тренинги на психологическую устойчивость в бою. Говорили, что оборудование и методика разработаны в основном для танкистов и пехоты, но особой директивой Генштаба их ввели во всех военных академиях без разбора.

Тренинги такие. Кадета одевают в скафандр и запускают в большой ангар. В ангаре при помощи мастерски сработанных декораций, андроидов, свето– и пиротехники имитируются различные «пространства боя». Например: разрушенная казарма на Луне. Или горящая полетная палуба авианосца. Или руины обычного колониального города.

Задача: пройти ангар из одного конца в другой. Не за какой-то определенный срок, а просто: пройти. Преодолевая завалы и очаги пожаров, протискиваясь между раскаленными балками, ступая по трупам с вывороченными наружу кишками. Если надо – переправляясь через реки пламени по прогоревшим остовам школьных автобусов или погружаясь по самую макушку в грязную, бордовую от крови жижу, застоявшуюся в воронках. И оставляя умирать под обломками тяжелораненых, которые тянут к тебе руки и зовут на помощь: по-русски, по-гречески, по-японски.

Неподалеку может взорваться мина-имитатор. Или бочка с танковым топливом.

А скафандр, который на тебе надет, – непрост. Подчиняясь радиокоманде невидимого инструктора, в самый неподходящий момент на нем лопается стекло – и в нос шибает гарью, трупным смрадом, городской клоакой. Или вдруг расходится в стороны многослойная армированная ткань скафандра и на землю… вываливаются твои собственные кишки. Имитация кишок, конечно, но многие после таких приколов начинали задумываться: «А не пошла она куда подальше, эта армия?»

Собственно, для того, чтобы отсеять чересчур нервных и нежных, тренинги и ввели. Потому что натренировать человека на спокойное восприятие ужасов войны – невозможно.

В чем я вновь убедился, обследуя влажные, тяжелые ошметки формы и покореженные знаки различия в том проклятом, зачищенном осназом помещении.

Два левых мичманских погона, одно удостоверение личности с фотографией смуглого дема в белой пилотке медслужбы (большая часть фото обуглилась – в частности, погоны) и нагрудный знак комендора-снайпера. Вам это о чем-нибудь говорит?

А меня заставило петь, плясать и веселиться.

Риши Ар – капитан. А не мичман.

Риши Ар – кто угодно, только не офицер медслужбы. Потому что когда я видел ее на дисплее, пилотка на ней была синяя.

Риши Ар – кто угодно, только не комендор-снайпер. Ни один командир корабля, ни при каких обстоятельствах не отпустит хорошего комендора (да еще в чине капитана!) командовать призовой партией. Это все равно что наладчика электронных контуров отправить жокеем на Северное Дерби.

Я пел и веселился, конечно, с поправкой на обстоятельства. Пробурчав «жизнь продолжается», я сплюнул, высморкался, стер пот со лба и поспешил дальше – к ступенькам, ведущим непосредственно на ходовой мостик.

Правда, перед этим я достал полученный от Свасьяна пистолет и снял его с предохранителя. Случаи-то разные бывают.

Ступеньки упирались в дверь. Могучую, капитальную дверь – не то что искореженные подрывниками осназа аварийные переборки.

Перед этой дверью, наглухо задраенной изнутри, даже осназ оказался бессилен. Три окурка на площадке свидетельствовали о коротком совещании, после которого бойцы, пару раз саданув в дверь для острастки из импульсного огнемета, убрались восвояси.

Переговорное устройство на комингсе между тем с виду было в порядке – только закоптилось немного.

Я нажал на оплавленную кнопку и громко сказал:

– Риши! Это Саша Пушкин. Ты там?

Молчание.

– Я знаю: ты в ходовой рубке! Когда ты зачитывала мне права военнопленного, за твоей спиной я видел Астропарсер! Ты должна быть здесь!

Молчание.

– Риши, если ты меня слышишь – открой, пожалуйста. Если не слышишь: умоляю, услышь!

– Александр? Ты… один?

Это был ее голос!