Завтрак на руинах
Шрифт:
— Забудь свою вину и свои страхи, и ты будешь удовлетворен.
— А буду ли я при этом человеком?
— Так чего же ты, в конце концов, боишься?
* * *
Карлу семнадцать лет. Где его мать, он не знает. Где отец, тоже не знает. Дядя, итальянский подданный, усыновил его в 1934 году. Почти немедленно Карла призвали в армию. Он был безработным. В армию пошел под новой фамилией дяди — Джомбини, но все знали, что на самом деле он еврей.
Карл заподозрил, что, должно быть, их отправляют в Эфиопию, когда всем ребятам в бараках выдали тропическое обмундирование. Карл не один так считал. Почти все были уверены
И вот теперь, после бесконечного плавания и бесконечных переходов, он здесь — лежит в пыли возле горячей глинобитной хижины в грязной дыре под названием Адуа. Вокруг слышны разрывы бомб, артиллерийская канонада, а он лежит. Винтовка исчезла, в желудке допотопное копье, тело наполнено болью, а голова — сожалениями. Мимо бегут его товарищи, очумело паля во все, что движется. Карл не пытается звать на помощь. Он знает, что за потерю винтовки — ее отнял одетый в белое бритый человек с коричневой кожей — ему не миновать наказания. Карл даже не успел никого убить.
Поначалу он ел себя поедом за то, что уехал из Берлина. Как бы то ни было, а жизнь его, в конце концов, могла в Германии сложиться иначе. Но после того, как был разгромлен их магазин, родители запаниковали и Карлу пришлось уехать. Живя в Риме, он так и не привык к итальянской пище. И теперь лежал и вспоминал берлинские рестораны, мечтая отведать нормальной еды прежде, чем покинуть сей мир. А еще Карл сожалел, что не удалось сделать карьеру в армии, хотя знал: любой парень с головой на плечах в военное время может шутя сделать себе отличную карьеру.
Неподалеку разорвалась бомба. Взрывная волна слегка пошевелила тело Карла. Пыль застлала все вокруг. Вопли, выстрелы, рев самолетов, визг осколков и бомб удалялись. От пыли страшно запершило в горле, и Карл прикладывал все силы, чтобы удержаться от кашля и не сделать и так невыносимую боль в животе совершенно безумной. Но, в конце концов, он закашлялся, и копье задрожало — резкая черная прямая линия на фоне пыли. Все остальное смутно проступало сквозь пыль; лишь копье хорошо было видно.
Карл лежал и смотрел на древко копья, заставляя глаза фокусироваться на нем. Больше он ни на что не был способен.
Вообще-то предполагается, что, когда вы умираете, уже не до построения планов на будущее. Но Карл чувствовал себя обманутым. Он вовремя убрался из Берлина. Если говорить честно, он правильно сделал. Все его друзья, оставшиеся там, сейчас, небось, в лагерях или усланы в какую-нибудь жуткую навозную кучу где-нибудь в северной Африке. Что ни говори, а Италия была все-таки не самым плохим выходом. Антисемитизм здесь не получил такого распространения, как в Германии. Те олухи, которых понесло в Америку или Британию, тоже в любой момент могут стать жертвами погромов. С другой стороны, были еще скандинавские страны. Может, стоило попытать счастья в Швеции, где столько народу говорит по-немецки. Там бы он не чувствовал себя слишком уж чужим. Спазм боли скрутил Карла. Ощущение было такое, будто внутренности наматываются на огромную вилку. Никогда Карл не думал, что можно так ощущать собственные внутренности. Сейчас он буквально видел их все: легкие, сердце, разорванный желудок, ярды и ярды кишок, так похожих на розовые, зеленые и желтые сосиски, свернувшиеся внутри него; мочевой пузырь, яички, пенис, мускулы сильных молодых ног, пальцы, губы, глаза, нос, уши… Черная линия копья начала расплываться. Карл усилием воли снова сфокусировался на ней… Кровь, которая прекратила свое нормальное течение по венам и артериям и вместо этого толчками вырывается из раны в том месте, где древко вошло в живот, бездарно изливаясь в пыль. Останься он в Германии, ничего подобного не произошло бы. Надо было только пережить первое тяжелое время, и сейчас бы все проблемы уже утряслись. Гитлер оставил бы в покое евреев — он и его сподвижники неминуемо должны были сосредоточить все свое
Звуки в отдалении, казалось, объединились и теперь звучали в сложном ритме, который странно гармонировал с биением сердца. Карл прислушался и узнал ритм, а затем и мелодию. Это была популярная американская песенка из фильма. Фильм Карл смотрел еще в Берлине. Приставучая песенка. Он напевал ее даже спустя шесть месяцев после того, как покинул Германию. Когда это было? Четыре года тому назад? А может быть, и раньше. Карл жалел, что ему так и не удалось трахнуть женщину. Вся проблема в том, что он всегда чувствовал отвращение к шлюхам. Уважающий себя человек не пойдет к шлюхам. Впрочем, сейчас Карл был согласен и на шлюху. Все-таки любопытно, на что это похоже. Одна вон в прошлом году на вокзале предлагала ему…
А фильм назывался «Нежная музыка», вспомнил вдруг он. Карл никак не мог запомнить все английские слова. В конце концов, там, где не помнил, он подставил немецкие и так напевал себе целый день под нос.
There’s tavern in the town, in the town,
When atroola setzen dahn, setzen dahn,
Und der she sitzt on a luvaduvadee,
Und never never sinka see.
So fairdewell mein on tooday…
[4]
Когда-то Карл мечтал стать великим оперным певцом. А еще он мечтал стать великим писателем. Талант и потенциал — это у него имелось, не вопрос. Вопрос был лишь в выборе. Он даже мог бы стать великим генералом.
Множество Карлов-состоявшихся шли перед ним в пыльной мгле.
А затем он умер.
* * *
— Ты мог бы стать всем, чем бы ты хотел быть.
Приятель покусывает Карла за плечо.
— Или ничем. Разве мог бы я стать женщиной и дать жизнь пяти ребятишкам? — Карл изворачивается и в ответ кусает чернокожего.
Тот подскакивает. Стремительное движение. На мгновение в полумраке Карлу кажется, что его друг женщина, белая женщина. А потом вдруг женщина превращается в какого-то зверя с оскаленными зубами. Чернокожий яростно сверкнул на него белками глаз.
— Никогда со мной больше такого не вытворяй!
А Карл вытирает губы, поворачивается спиной к своему другу. Отлично. Как бы то ни было, а на вкус ты неплох.
КАК БЫ ВЫ ПОСТУПИЛИ? (12)
Вы священник, и всецело преданы вере. Самая мысль о насилии для Вас непереносима. Вы — воплощенное миролюбие.
Однажды утром, нарезая хлеб в маленькой пристройке, примыкающей к церкви, Вы слышите крики и ругань, доносящиеся из самой церкви. Бежите туда. Хлебный нож по-прежнему в Ваших руках.
Вражеский солдат, один из тех оккупантов, что захватили Вашу страну, насилует девочку лет тринадцати. Сбил ее с ног и срывает одежду. Еще мгновение, и он войдет в нее. Она визжит, он рычит. Вы узнаете в девочке одну из прихожанок. Несомненно, она забежала в церковь, надеясь на Вашу помощь. Вы кричите, но солдат не обращает внимания. Умоляете его — бесполезно.