Завтрашние заботы
Шрифт:
– Боже мой! – сказал Володя сквозь руки, закрывающие лицо. – Неужто я все на самом деле это видел сейчас? Может, сплю я? О, дьявол! – Он выругался, и еще, грубо, грязно. – С майором, с капитаном, с девкой еще какой-то накрашенной… и бедный лейтенантик с фронта приехал! Мелодрама в провинциальном театре, – закончил он, уже вставая, взяв себя в руки. – Ну что ж, веди домой, жена.
Мария Степановна повернулась и, чувствуя затылком, всей спиной взгляд мужа, пошла назад по мосткам. Володя шагал за нею, и доски не в такт отдавали под ногами обоих.
…Мария Степановна отвела Володю
– Ты покури… Черт-те знает что и придумать, – заговорила она. – И везет же тебе, Машка! В кои-то веки раз – и вдруг такое!… Спирту-то я сейчас для него достану и патефон можно у раненых достать…
– Не надо патефон, – сказала Мария Степановна. Ей показалось, что Юля издевается. – Отдежуришь за меня сегодня?
– Конечно. Нас просят – мы дежурим… Эх ты, киса Мурочка… Мой бы, царствие ему небесное и вечный покой, тоже бы в такой ситуации причастил меня по уху… Уж больно вы неприлично целоваться начали! А я смотрю, остановился кто-то и смотрит внимательно. Он курил, стоял, потом окурок бросил и тогда только подошел… А этот баран с орденами вам вслед руками развел, и шрам у него над переносицей, как часы, затикал…
– Замолчи! – сказала Мария Степановна.
– Ты это чего? Успокойся, киса, все образуется… Дай ему выпить как следует – и на боковую. Там такие вещи только и кончаются, это я тебе точно говорю. Неприятно, конечно, но…
– За что ты меня так? – с ужасом спросила Мария Степановна.
– Не сердись, – после паузы сказала Юля тихо. – Это я просто завидую… Хочешь, приду, хорошее про тебя ему наговорю?
– С ума ты сошла, что ли? – совсем уже потерянно сказала Мария Степановна.
Володя пил много, спирт он не разбавлял. Темные руки Володи, с поломанными ногтями, помороженные, лежали на столе тяжело и устало. С каждой стопкой вены на них набухали больше. Это были руки фронтового сапера, а не школьного учителя. И весь Володя был совсем чужой, тяжелый, усталый, как его руки.
О виденном на пристани Володя больше не поминал, хотя в глаза Марии Степановне не глядел. Он выложил на кровать маленькие аккуратные сапожки, трофейный термос и пакет американского шоколада. Говорил Володя ровно, внимательно слушал сбивчивые рассказы Марии Степановны о ее жизни и работе здесь, об эвакуации, спрашивал подробности гибели брата Марии Степановны в Ленинграде и скупо, но точно отвечал на вопросы о своем здоровье и войне.
На улице начался дождь, он шумел в густых сумерках.
Мария Степановна зажгла керосиновую лампу, плотно занавесила окно.
В комнате уютнее и тише стало, мир как-то съежился до размеров этой комнатки. И, наверное, потому Мария Степановна неожиданно смогла опуститься возле Володи на пол, взять его руки в свои и сказать:
– Володя, родной… Я так люблю тебя, поверь! Я так ждала тебя, так бесконечно ждала! Я все объясню, честное-честное мое слово!
– Встань, – сказал Володя. – И налей-ка еще… Мудрая штука – водка… Вот так, значит, и живешь? – добавил он, оглядывая комнату, как будто только сейчас войдя сюда.
Мария Степановна поднялась, заглянула Володе в лицо. Ей вдруг показалось, что Володя поверил и начал успокаиваться. У нее защипало глаза от счастья, облегчения. И она сама не успела понять, как опять
– Не уезжай! Не уезжай завтра! – говорила Мария Степановна, подняв на Володю глаза, все плотнее приникая к нему. – Черт с ним – опоздаешь на день! Побудь еще! Все опаздывают!
– Так еще и до завтра время не кончилось, – сказал Володя. – И встань ты с колен…
Но Мария Степановна уже не хотела понимать ни слов его, ни интонаций.
– Ну обними же меня наконец, – шептала она. – Родной мой, светик мой, лапушка моя, счастье мое, солдат мой… Сколько дней, сколько ночей я ждала тебя, Володя мой! И когда кончится все?! Я так устала от вечной темноты этой…
Володя отклонил ей за волосы голову и медленно, скорбно поцеловал в губы. Глаза Володи были закрыты. И Мария Степановна поняла, что Володя сейчас прощался с ней.
– Я отдельно лягу, – глухо сказал он. – Отдельно постели мне. Все ясно?
– Да, – сказала Мария Степановна. Огромную слабость ощутила она и отупение. Она постелила мужу на Юлиной койке. Он сразу потушил лампу, разделся и лег.
Мария Степановна стала в темноте у окна, приоткрыла его и курила. Дождь то переставал, то опять сильно лил. Махорка потрескивала при каждой затяжке, дым бесшумно проскальзывал сквозь ветки столетника на подоконнике, корчился под частыми ударами дождевых капель. Наступила ночная тишина и в комнате и везде на земле вокруг Шум дождя, уже став привычным, не нарушал этой тишины. Обрывки мыслей, воспоминаний, слова забытых стихов, ставшие родными голоса и жалобы раненых, их лица на плоских подушках; непоправимость случившейся беды, ощущение, оставшееся в пальцах от холода орденов на кителе майора, стремление уйти от мыслей о нем, спрятаться от беды за привычные заботы, боль за Володю! – все это сумбурно вертелось в сознании Марии Степановны. Она вспомнила еще, как года полтора назад один раненый сказал, что встречал на фронте Володю, живого и здорового. А она у всех новеньких спрашивала о Володе. И вот один откликнулся. Она скоро поняла, что раненый врет, но все равно ей было легче тогда даже от его лжи, потому что Володя давно не писал.
– Ты младшего лейтенанта Щукина знал? – спросила Мария Степановна чуть слышно, не оборачиваясь. Володя не ответил, только пошевелился на кровати. Было опять очень много ночной тишины. Потом Мария Степановна прикрыла окно, торопливо разделась, села к Володе на кровать, стащила с него одеяло, охватила за плечи и повернула к себе. Он не спал, конечно. И когда Мария Степановна прильнула к нему, целуя его лицо, то ощутила на своих губах его слезы.
Больше они не говорили Их не было отдельно от ночи, дождя, текущей под обрывом ночной реки, мокрых деревьев в парке. Все это было вместе, и все неслось куда-то бесшумно и стремительно И не было войны, голода, и смертей, и выстрелов, и сульфидина, и леди Гамильтон, и майора. Был только Володя, скользкая кожа на его ранах, его ставшие твердыми руки, его захлебывающаяся торопливость и его молчание. Потом ночь стала замедлять свое движение и остановилась. И Мария Степановна опять услышала тишину, потому что и дождь перестал.