Завтрашний взрыв

Алексеев Иван

Чекан слегка опоздал, но Анюта, погруженная в свои размышления, даже не успела расстроиться по этому поводу. Кафтан на атамане был весь покрыт пылью, на осунувшемся лице явно читались признаки усталости и напряжения.

— Прости, Анютушка, за опоздание! Едва умыться успел, а уж одежу-то почистить и вовсе было недосуг!

— Ты где был-то? — с тревогой спросила Анюта. — Я тебя с самого утра на общем построении высматривала.

— Так еще перед рассветом принялись выкликать добровольцев, чтобы в разведку идти. Ну, я и вызвался со товарищи.

Это дело как раз по мне. А всякие там строевые занятия да штурмовые лестницы… — Чекан небрежно махнул рукой.

Его слова звучали вполне естественно, в них не было рисовки или хвастовства. Он говорил то, что думал. Анюта взглянула на него с обожанием, украдкой погладила руку. Чекан, как и вчера, ответил ей нежным пожатием, потом внимательно вгляделся в лицо девушки, спросил встревоженно:

— Анютушка, с тобой-то что случилась? Ты какая-то сама не своя!

— Ничего особенного. Просто монастырский стражник сегодня меня да Ерему с полудня до вечера допрашивал.

— Какой стражник?! Про что вас допрашивать-то?! — изумленно воскликнул атаман.

— А тот самый, который, помнишь, в карауле возле ворот стоял, когда наш отряд в монастырь пришел. Он еще к тебе почему-то цеплялся.

— Ах, этот… Помню его, конечно. Стражник как стражник, из тех, которых хлебом не корми, дай только ловить кого ни попадя да допрашивать всех, кто под руку подвернется. Так что ты не переживай, это дело пустое, — ободряюще улыбнулся атаман.

— Как же, «не переживай», — слегка огорчилась беззаботности Чекана Анюта. — Он же меня не про кого-нибудь, а про отца Серафима расспрашивал.

— Про того отшельника, о котором ты нам всем давеча рассказывала? Которого ты с Еремой в монастырской больнице навещать ходила? Уж этот-то почтенный старец зачем нашему бдительному стражу понадобился? Мнится мне, что сей страж сам то ли болен, то ли ранен был, да еще в себя до сих пор не пришел.

Атаман осторожно и трепетно накрыл своей ладонью ладонь Анюты, лежащую на бревне. Анюта не стала отдергивать руку.

— Дело пустячное, не обращай ты на этого стражника внимания, — еще раз повторил Чекан.

И голос, и взгляд атамана красноречиво свидетельствовали о том, что ему действительно безразличен какой-то там стражник со своими дурацкими придирками, и все его мысли сосредоточены исключительно на сидящей рядом девушке, затмевающей собой в его душе весь мир.

Анюта ощущала тепло его руки, близость его плеча, чуть взволнованное дыхание. И голова ее вновь стала тихонько и приятно кружиться, только уже безо всякого фряжского вина.

— Да ладно, наверное, ты прав, — после некоторого молчания произнесла Анюта, просто чтобы что-нибудь сказать.

В их беседе сейчас важно было не значение произносимых слов, а их звучание, интонации, взгляды и прикосновения.

— Да я переживаю вовсе не из-за того, что меня вызвали на какой-то там допрос, а потому, что этот самый стражник намекнул, хоть и не впрямую, что, мол, отцу Серафиму якобы угрожает

опасность. Чуть ли не убить его хотели прямо на больничной койке. — Девушка склонила было голову на плечо атамана, но тут же выпрямилась, вспомнив, что их хорошо видно со стороны поварни. — И еще мне почудилось, что стражник именно меня да еще Ерему в подготовке этого злодеяния подозревает.

— Вот видишь: полный бред! Человек явно недолечился. Бог с ним. Расскажи лучше, как ты жила, что делала, пока нам с тобой не посчастливилось встретиться. — Атаман мягко перебирал и гладил ее пальцы своими, но так, что со стороны это было совершенно незаметно.

— Ты же сам вчера обещал рассказать о себе.

— Да, но ты про меня и так уже многое знаешь, а я о тебе — ничегошеньки. А ты для меня сейчас — самое дорогое. — Голос Чекана, чуть хрипловатый и низкий, казалось, исходил из самой глубины его сердца.

Анюта, несмотря на дурманящее легкое головокружение, поведала атаману про детство в деревне, сиротскую долю, еще раз подробно рассказала о своих взаимоотношениях с отцом Серафимом, затем, сделав паузу и собравшись с духом, — о раненом поморском дружиннике Михасе и о том, как он фактически спас ее от надругательства и смерти, научив сражаться, благодаря чему она сумела раз и навсегда отбиться от гнусного насильника, местного сельского богатея Никифора.

Чекан слушал ее не перебивая, и лишь по выражению его глаз, все более темневших по ходу трагичного рассказа, Анюта могла догадываться, какая буря переживаний бушевала в его сердце. Когда же девушка прервала свое повествование, чтобы перевести дух, Чекан спросил чуть дрогнувшим от волнения голосом:

— А этот дружинник, Михась… Не полюбил ли он тебя? Или же… — и замолчал, не в силах выговорить окончание вопроса.

— Нет, нет, что ты! — поспешно ответила Анюта и потупилась.

Но тут же она вновь подняла голову, посмотрела прямо в глаза атаману и продолжила твердо и решительно:

— Нет. У этого Михася есть… была невеста. Да не какая-нибудь деревенская девчонка, — с горечью усмехнулась она, — а настоящая английская королевна. И вообще, Михась погиб. Там, на Засечной черте.

— Прости, Анютушка! — Атаман нагнулся, будто поднимая что-то с земли, и украдкой, чтобы никто не заметил со стороны, коснулся губами ладони девушки, по-прежнему опиравшейся на бревнышко, на котором они сидели.

Некоторое время оба молчали. Затем Анюта глубоко вздохнула, как будто собираясь с разбега нырнуть в холодную воду, и продолжила свой рассказ:

— А весной, когда Михась выздоровел, мы с ним ушли из села. Он отправился искать свою дружину, а я… А мне просто надо было уйти куда-нибудь, поскольку дружки Никифора, ну, того богатея, которого я… В общем, они все пытались дознаться, кто хозяина ихнего завалил. Вот и пришлось мне из села уйти. Дружины поморской мы не нашли, да и вступили к Ереме в ополчение. Ну, а дальше — бои. Михась погиб, а я — живая, здесь, с тобой.