ЗАЯЧЬИ УШИ
Шрифт:
Могу еще приводить вопиющие примеры. Но и этих вполне достаточно.
Прошу проверить вышеуказанные факты и наказать или призвать к порядку тех, кто мешает честным гражданам без нервных переживаний и беспокойств жить, отдыхать и развлекаться.
И эту жалобу отправил, потому что имею полное право! Кстати, напомню: если не примете жестких исчерпывающих мер — напишу выше. Это, как известно, тоже ни в коем случае не возбраняется.
КОРРЕКТИРОВЩИК
Да разве я ради себя старался,
Как только наступает четвертый квартал и вырисовывается недовыполнение нашей фабрикой годового плана — немедля еду в облпищепром и проявляю, как отмечали в различных инстанциях, незаурядное терпение и металлическую настойчивость.
Случалось, неделями безвылазно маялся в командировках, по две полных рабочих смены сидел в приемных, обхаживал, как несерьезный посетитель, секретарш, ночами заново переделывал справки, докладные и обоснования…
Отмечу, что и весь управленческий аппарат в эти дни не знал покоя — давал ему по телефону в любой час суток указания и добывал дополнительные цифры, встречался с непрерывно курсирующими между фабрикой и мной нарочными.
В такие недели я терял до пяти-шести килограммов живого веса, как хоккеист на затяжном международном турнире.
Приезжал — жена родная в первые дни не узнавала. И даже высказывала подозрение: «Может, завел кого в областном центре? Может, любовь развратная тебя одолела, да еще оплаченная командировочными?»
С трудом разъяснил и убедил. Страшно даже вспомнить, сколько нервов тогда истребил.
А все ради чего и кого? Добивался всего-навсего корректировки плана. Для того, чтобы понятнее было, разъясню: конец года, надо докладывать о полном выполнении, а у нас не хватает, к примеру, каких-нибудь два-три процента. И что из-за этого пустяка подводить коллектив? Рапорт управления, областную сводку омрачать? Конечно, наша фабрика не гигант (четыре дюжины кадров в штате), но все же числимся единицей, и без нее, само собой, ста не бывает.
Отмечу: начальник управления чутко откликался на просьбы и корректировал программу. В результате и у нас накануне нового года и у руководителя пищевой промышленности соответственное настроение формировалось. Что же тут плохого? Неправильного? Вредного?
И самое обидное, что наверх поступила жалоба от группы работников фабрики. Ради них же старался, а они…
Приезжая комиссия не вникла. По ее выводам сняли начальника управления, а также меня. Не по собственному желанию…
Вот тебе благодарность! И еще вдогонку кличку прилепили «Корректировщик». Как же я устроюсь на ответственную работу с такой выпиской из приказа и очень оскорбительным ярлыком? Да что я, какая-нибудь некондиционная продукция или несортовой товар? Обидно, даже очень!
ТРЕНИРОВКА
Даже самые сообразительные работники райпромкомбината, не раз предсказывавшие финалы марафонских многосерийных телевизионных фильмов и мучительно долго печатавшихся в журналах детективов, на этот раз покаянно разводили руками:
— Пасуем! Капитулируем! Не можем догадаться, чем ежедневно с тринадцати тридцати до четырнадцати занимается наш директор товарищ Качурников.
И впрямь, попробуй догадайся! Вот уже несколько недель из его кабинета в одно и то же время несется живая, горячая, «разномастная» речь. Это точно уловил шофер-приемщик Овсянкин, обладавший уникальным слухом. А изюминка вот в чем: за дверью директор сидит один-одинешенек, слышатся же разные голоса представителей мужского и женского пола.
— А не чревовещатель ли он? — не столько спросил, сколько пошутил шофер. — Не включает ли он одновременно радиотрансляционную точку и транзисторный приемник?
— Неделю уже не работают у нас эти точки, — буркнул завхоз. — Вроде сам не знаешь. А транзистор служебный у него дома.
— Очень может быть, — пискнула счетовод, — что к нему в окно влезает кто-то из драмкружковцев. И в обеденный перерыв они тайно репетируют спектакль.
— Попробуй заберись на третий этаж, — бросил бухгалтер.
— Если позовет вдохновение, — не уступала счетовод, — и на двенадцатый этаж по голой стене взберешься!
— Ну и фантазерка! — оборвал завхоз. — Это только мухи безо всякой зацепки могут ползать, а также всякие другие насекомые… Все же соображаю, что дело швах — пахнет медициной. Наверное, Макар Дементьевич занедужил и в одно и то же время говорит, как разные личности… Я читал, у некоторых подобное бывает.
— С вами не соскучишься, — улыбнулся водитель и взглянул на часы. — Два. Сеанс закончился. За работу, коллеги. Не мучайтесь: все равно тайны не вечны.
Спустя некоторое время в район без предупреждения приехал ответственный работник областного управления бытового обслуживания. Нагрянул он в самый разгар обеденного перерыва (день стоял весенний, теплый, и все сотрудники конторы пошли в сквер, что напротив) — и сразу к Качурникову. А тот, как на грех, первый раз забыл дверь изнутри закрыть на ключ.
Вошел представитель и оторопел: директор сидит, сцепив руки, — лицо у него, словно у проигравшего боксера-финалиста, — и молча слушает магнитофонную запись: «До каких же пор, товарищ Качурников, мы будем возить за полтораста километров в область неисправные электробритвы и утюги, телевизоры и стиральные машины? До каких пор сшитые в вашей мастерской костюмы и платья будут спецодеждой для огородных пугал?»…
И до того увлекся хозяин кабинета, что несколько секунд не замечал вошедшего. Но все же наконец опомнился, резво поднялся из-за стола, протянул гостю правую руку, а левой мигом выключил магнитофон.
— Что ты слушаешь, Макар Дементьевич?
— Всякие там эстрадные номера… Так сказать, культурно отдыхаю в отведенное по инструкции обеденное время.
— А ну-ка, включи! Вместе отдохнем. Как будто номер интересный.
— Да зачем, Федор Яковлевич?.. Несерьезная программа. И обед уже кончился. И магнитофон плохо работает. И люди скоро придут на прием.