ЗАЯЧЬИ УШИ
Шрифт:
СТОПКА С ЭКСЛИБРИСОМ
— Наконец-то! — торжествовал Савелий Пупликов, показывая жене копию отзыва на рукопись. — Сколько лет страстно пробивался в поэты, и вот… Думаешь, легко было уговорить литконсультанта-рецензента благословить мой сборник? Три месяца обхаживал, как строптивую невесту. — Ну, а теперь все пойдет по маслу — издатели включат сборник в план, заключат договор, выдадут аванс. Затем сигнальный экземпляр, и тут же организуем отклики в прессе. А потом — по зеленой улице в Союз писателей.
Жена страстно обняла Савелия и тихо сказала:
— Хорошо бы заранее к этому подготовиться. Наметить, к примеру, новых знакомых…
— Купить замшевый и кожаный пиджаки…
— Заказать визитные карточки…
— Оборудовать бар в квартире…
— А где?
— Платяной шкаф приспособим.
— Ладно. Все это потом в комфорте обмозгуем. А сейчас самое неотложное дело — обзавестись экслибрисом.
— Чем-чем?
— Книжным знаком. Это, как выражаются, о-хра-нна-я грамота печатных изданий. Звучит!.. Сборники буду дарить с надписью-автографом и с экслибрисом.
— А зачем?
— Темнота! — И Савелий обнял мощные женины плечи. — Для солидности и вескости! У многих поэтов и прозаиков они имелись и имеются. Кроме того, такие знаки будут оберегать меня, автора. — Пупликов привстал и отбросил назад длинные, давно немытые патлы, — от расхитителей и других плагиаторов.
— А кто они такие? Объясни.
— Воришки! Иному подаришь сборник, а он с ходу украдет строчку, замечательный образ, а то и целый стих. И, нахал, за свое выдаст! А экслибрис, так сказать, вроде дополнительного замка. Будет сторожить мои самобытные творческие находки и достижения.
— Что ж, Савелий, молодец! Запасайся, упреждай охотников до чужого таланта.
…С немалым трудом будущий автор сборника уговорил (с помощью бутылки коньяка) знакомого художника из кинотеатра, бесперебойно творящего рекламные щиты, создать экслибрис.
На нем были изображены — по эскизу заказчика — лира, пачка гусиных перьев, стопка книг на фоне пригорка, увенчанного лютиками.
Несколько дней обхаживал заведующую отделом заказов типографии. Цветы, шоколад, духи дарил — все же уговорил. Приняла. Тираж пять тысяч на самой лучшей бумаге. Да еще в очень сжатые сроки.
…В пятницу Савелий приволок в портфеле все книжные знаки и победно бросил на стол. Супруга любовно стала их разглядывать, будто каждый экслибрис напоминал сторублевую купюру или подписанный договор с издательством. (О смысле и силе договора жена узнала от знакомой — бывшей подруги жизни какого-то члена Союза писателей.)
— До чего же ты, Савушка, талантливый, умный и дальнозоркий!
— Ничего, мы еще и визитные карточки организуем, — подмигнул Пупликов и развалился в вертящемся кресле. — И на двери медную дощечку прибьем «Поэт, член Союза…»
Но тут раздался телефонный звонок. Савелий лениво взял трубку.
— Алле… Да… Что-что? Вкусовщина! Семейственность! Зажим!.. Буду жаловаться! — и бросил трубку.
— Кто звонил? Что, дорогой, случилось? — тихо спросила жена и прижалась к мужу.
— Из издательства. Сказали, что рукопись не годится.
— Может, кое-какие поправки внесешь — и все встанет на нужное место.
— Лучше ты сядь на место! — Досрочный поэт вскочил, подошел к серванту и вынул бутылку «Столичной». — Поправки!.. Забраковали на все сто процентов! Отзыв литрецензента признан необъективным, грубо ошибочным.
— А может, хоть часть стихов напечатают?
— Ни одного не отобрали… — Савелий растерянно развел руками. — Что же теперь делать с этими экс-либ-ри-сами?
На рюмки и стопки наклеивай — именными станут! Ты же мастер в них заглядывать. Вот и наслаждайся, бескнижный и безгонорарный писатель! — Ставшая агрессивной, супруга вышла и так хлопнула дверью, что замелькали лиры и гусиные перья — книжные знаки оптом высыпались из туго набитого портфеля.
УВАЖИЛИ!
Вечером Николай Егорович пригласил к себе доярку Марию Петровну — женщину неразговорчивую, сдержанную, но на язык острую. Не зря односельчане говорили: «Петровна высказывается скупо, но всегда в «десятку» попадает…»
В кабинете председателя правления, как обычно, было чисто, уютно. В уголке, около телевизора, сидел заместитель и поглаживал реденькие усы.
— Садись, Марья Петровна, — пригласил Николай Егорович. — Как здоровье?
— Не жалуюсь. Правда, весной гриппом болела. На ногах перенесла.
— Вот-вот. Потому и интересуемся, нет ли каких осложнений и, так сказать, дополнительных хворей. На ферме забот тебе хватает. Ордена-то не зря дают. А тут еще грипп… Короче, не разгрузить ли тебя от общественных дел?
— Скоро отчетно-выборное, — вставил зам.
— Верно, — продолжил Николай Егорович. — Может, тебе отказаться от председательства в ревизионной комиссии? Самоотвод культурно дашь — люди уважат.
— Да я пока вроде управляюсь. Собрание решит — того гляди, и самоотвод не понадобится… А за чуткость спасибо.
Через день председатель и его заместитель снова пригласили доярку. Опять поинтересовались самочувствием, а потом предложили:
— Опыт у тебя. Петровна, солидный — пять лет в ревкомиссии командуешь. Пусть другие теперь поучатся…
— А тебя в председатели женсовета рекомендуем, — раздумчиво дополнил зам, пощипывая усы.
Доярка пригладила выгоревшие на солнце русые волосы, спрятала улыбку в уголках губ.
— А надо ли? В совете и так боевая командирша! Все наши выпивохи и дебоширы Клавдии как огня боятся. С месяц назад Семеныч три часа уговаривал не вызывать в совет (как заглянет в бутылку — на жену кулаки поднимает), а передать дело, на худой конец, в товарищеский суд… Не умолил — вызвали. Третью неделю — как стеклышко. Клавку увидит — рысцой обходит…