«Зайцем» на Парнас
Шрифт:
— Вынь руки из карманов, — приказал он мне.
Я с самым почтительным выражением хлопал глазами и делал вид, будто не слышу.
— Кому сказано? — повысил дежурный тенорок. Его реденькие, словно выщипанные, бровки строго и удивленно подпрыгнули.
Очевидно, он решал: не применить ли ко мне сразу меры милицейского воздействия? Я вспотел от страха, но по-прежнему играл роль глухого. Терять мне больше было нечего, а вдруг пофартит? Достать меня через стол кулаком дежурный не мог и величественно отвернулся к усачу-горожанину в старомодной свитке.
— Где задержали?
— В аккурат у пивного ларька. Вертаюсь это я от кума, гляжу…
— Этот мужик меня бил, — вдруг громко сказал я. — Вот гляньте, какое ухо. С этой стороны совсем ничего не слышу. Прошу записать в протокол.
— Брешешь! — сказал усач в свитке и весь задвигался. — Крест святой, брешет. Я к тебе пальцем не коснулся. Может, и за шкирку… нельзя? Ты грабительствуешь над выпившим населением, а я и… взять не моги?
— Сперва докажи, что я крал! Докажи. Не разобрался, в чем дело, и дерется!
Вспомнив о своей «глухоте», я схватился за ухо, словно проверяя, на месте ли оно. Оба милиционера у зарешеченного окошка мельком, безучастно глянули на меня, на усача и продолжали веселый разговор. Дежурный раза три строго, с важностью произнес «гм», «дэ» и погрузился в длительное молчание, словно ему предстояло решить общегосударственную проблему.
— Балясный, — обратился он к узкоскулому подчиненному, с прямым, точно у копилки, ртом. — Придется того. Сходить. Выпивший там у ларька. Доставь… надо разобраться. Вот этот гражданин покажет.
Второй милиционер втолкнул меня за решетчатую перегородку в дальнем углу. Я примостился на скамью по другую сторону от «гулящей».
Вот и попался. Теперь суд, как говорил этот усач в старомодной свитке. И откуда он, паразит, взялся? Осел я, осел! Ведь в фабзавуче могли бы и не оставить на второй год. Разве не так случилось прошлой весной в семилетке? Я и там не готовил уроков. (Где я вообще хорошо учился?) На выпускном вечере заведующий Полницкий, улыбаясь в толстые красно-рыжие усы, сказал: «Авдееву неожиданно повезло: вытянул все предметы на «удочку». Я тогда густо покраснел: факт, что педсовет пожалел меня. В семилетке знали мое беспризорное прошлое. Оставить меня на второй год — значило закрыть дверь к высшему образованию. Вдруг образумлюсь? Я не хулиган, много читаю, «художник». Скорее всего, и в фабзавуче перевели бы во второй (он же и последний) класс. Кончил бы я его на будущую осень и заступил литейщиком: чем не житуха? Отхватывал бы зарплату, изучал психологию рабочих, а на досуге сочинял. Так нет же, бросил все, стервец: осточертел, видите ли, Харьков! Надоело изучать технологию металлов, химию, политэкономию. На черта-де они мне сдались? Вообще захотелось «новенького», встряхнуться! Знакомый бродяжий зуд. Осел, осел! Сколько раз я ни срывался на волю — всегда горько каялся. Гляди вот, найдут рублишки, затыренные, в поясе штанов, скажут ворованные, и тогда уж наверняка не избежать решетки.
Время тянулось медленнее, чем на станции в ожидании поезда.
Открылась дверь, милиционер Балясный и усач ввели пьяного в помятом костюме. Я невольно вздрогнул: вот он, мой «крестник», вот кого я хотел обокрасть. Здоров! Ишь какие ручищи. Еще, гляди, звезданет в другое ухо, на самом деле оглохнешь. Лицо у мужчины было опухшее, цвета горячего чугуна. На голову ему надели кепку, он бессмысленно поводил мутными глазами и покачивался, как маятник, видимо совершенно не понимая, что с ним происходит.
— Фамилия ваша, гражданин? — спросил его дежурный.
— А? Фамилие? Есть у меня… фамилие. Беспременно.
Ноги у пьяного подогнулись, и он чуть не свалился. Балясный, усмехнувшись, подал ему стул: «Держись хоть задним местом». Пострадавший грузно сел, икнул и приосанился. Дежурный велел ему проверить свой кошелек, карманные вещи: все ли на месте, ничего не пропало?
— Хорошенько обсмотритесь.
Прислонясь к спинке стула, пьяный долго не мог сообразить, что от него хотят, облизнул нижнюю разбитую губу. Наконец сунул руки в карманы перемазанного пиджака и опять икнул. Балясному вновь пришлось оказать ему помощь. Милиционер извлек из его брюк зажигалку, кошелек, какие-то бумажки. Пьяный — фамилия его оказалась Стрюк — обрадованно кивнул головой, хрипловато проговорил:
— Ясно теперь. — Он непослушными пальцами достал из кошелька рубль. — Дай, дорогой, кружечку пива. В башке… затемнение обстановки.
Дежурный снисходительно усмехнулся, поправил на голове картуз.
— Так сконтролируйте свой инвентарь, гражданин. Все у вас целое?
Стрюк молча повел на него мутно-голубыми глазами, вновь облизнул губу. Улыбнулись и оба милиционера, кокетливо улыбнулась «гулящая», словно не замечавшая, что молодой босяк в тельняшке сзади вкрадчиво подобрался татуированной рукой к ее груди. Лишь пожилой безработный с подвязанной щекой, похожий на козла, сидел с таким видом, словно прислушивался к зубной боли или ожидал конца света.
Дежурный строго позвал меня. Я вновь прикинулся глухим, оттопырил ухо, да передумал. Еще обозлишь мильтона и его кулак поцелуется с моим носом; не ожидая второго оклика, я торопливо и услужливо выбрался из-за деревянной решетки.
— Пошевеливайся, пошевеливайся! Не у тещи на блинах! Вот этот гражданин захватил тебя что ни на есть на самом месте. Сознаешься, что хотел… обокрасть деньги?
У преступников один выход — от всего отпираться. Конечно, я понимал, что мне никто не поверит, потому что пойман я был действительно «что ни на есть на самом месте», чуть не верхом на Стрюке, с рукой по локоть, засунутой в его карман. А что мне оставалось делать?
— Какие деньги? — переспросил я тоном оскорбленной добродетели. — Где они у меня, ворованные деньги, товарищ дежурный? Вот же он перед вами, кошелек этого гражданина. И зажигалка. Совсем целенькая зажигалка.
— А чего ты его обшаривал? — вмешался усач в свитке, кивнув на пострадавшего; Стрюк сидел, развалясь на стуле, словно на спектакле художественной самодеятельности. — Чего? Может, медицинское обследование делал?
— Поднять хотел, — разыгрывая запальчивость, ответил я. — Думал, может, больной. Расспрашивал, где живет.
— Сам видал, как ты… руками по карманам расспрашивал, — настаивал усач в свитке. — Крест святой, товарищи начальники, грабил его этот мазурик. Своими то есть глазами… свидетель. Да чтоб я его зазря тащил сюда, бугая такого?
— Ты еще ответишь перед судом за мордобой. У меня вон ухо вздулось, ничего не слышу. Да еще подбородок…
— Я тебя не трогал, — вновь засуетился усач. — Истинный господь, товарищи начальники, клепает. У таких жуликов завсегда рыло на боку. Я и пальцем — ни-ни…