Зайка
Шрифт:
Я смотрю на Герцогиню. Она печально кивает, мол, ничего не попишешь, правила есть правила. Их нельзя нарушать даже тем, кто их придумал.
– Может, я просто прочту стихотворение, или отрывок из какой-нибудь книжки? – предлагаю я, кивая на стопку.
Прямо как все вы, хочется добавить мне, но я молчу. Они тоже. Виньетка живописно зевает. Кексик вежливо покашливает в кулачок. Я наблюдаю за тем, как они демонстративно убирают несуществующие соринки со своей одежды и
Я хочу все объяснить. Рассказать, что какое бы там впечатление ни произвели на них мои «таинственные грязные делишки» с Авой или Львом и все мои «извращенские» рассказы, оно в любом случае было ошибочным. Нет у меня никакой другой жизни. Если бы вы только знали, каким пустым и бессмысленным был мой прошлый семестр.
Наверное, мне лучше уйти.
Но вместо этого я говорю:
– Я могла бы рассказать вам о том, как я умирала с Робом Валенсией.
Все взгляды тут же обращаются на меня. Давай.
Я делаю глубокий вдох, а затем – хороший глоток «Саманты». Снова морщусь от горечи, но на сей раз пьется почему-то легче. Приятнее. Даже сладкая нотка вроде как появилась.
– Роб Валенсия – это парень из моей школы, – начинаю я. – Он был на пару лет старше меня. И мне казалось, что он самый красивый мужчина в мире.
Пока что я говорю чистую правду.
– На кого он был похож? – подсказывает мне Кексик.
Я вспоминаю Роба Валенсию. Он был таким высоким и плечистым, что иногда мне казалось, будто школьные коридоры для него тесноваты. Небольшие темные глаза, похожие на ускользающий дым или кипящую смолу. Вьющиеся каштановые волосы и ранние залысины. Я вспоминаю улыбку, в которую складывались его бледные тонкие губы. При виде нее у меня каждый раз дыхание перехватывало от желания.
– На Зевса, – наконец говорю я.
– Греческого бога?
Я киваю.
– Но… семнадцатилетнего. А еще он очень любил винтажные костюмы. И харизма из него прямо-таки… сочилась.
Они все наклоняются вперед.
– А что в нем было особенно горячим, Саманта?
– Особенно? – повторяю я.
Они выжидательно смотрят.
– Не думаю, что конкретно что-то одно. Все было немного… сложнее, понимаете? В нем был какой-то… животный магнетизм.
Теперь они все смотрят на меня широко раскрытыми глазами, как маленькие девочки. Ну же, скажи нам, Саманта.
Я рассказываю им, что он был испанским католиком старой школы и что его семья резала коз на заднем дворе их дома. От него всегда пахло чем-то библейским. Благовониями и жареной плотью.
– Горячо, – замечает Виньетка.
– А еще у него был такой голос, – продолжаю я. – Глубокий, невозмутимый, всезнающий, как у рассказчика из документального фильма. Казалось, он в любой момент начнет рассказывать что-нибудь интересное о пингвинах или о войне. Такому голосу сразу же веришь на слово. Мне нравилось его слушать. Это успокаивало. Но и… возбуждало. Всякий раз, когда он говорил «Привет», мне казалось, что кто-то проводит языком по внутренней поверхности моего бедра.
Они ловят каждое мое слово. Не упускают ни звука.
– Но самым лучшим, самым сексуальным было… – я делаю паузу и отпиваю глоток из стакана. – Умирать вместе с ним.
– Расскажи нам, Саманта!
Я рассказываю им, что довольно долго любила его издалека. А потом получила роль его жены в школьной постановке. Это был детектив с кровавым убийством, и по сюжету нас обоих убивало разрядом тока в третьем акте. В той сцене он должен был воткнуть вилку в розетку. Мы держались за руки. И как только он это делал, нас прошивал разряд, и мы падали на пол, содрогаясь в конвульсиях.
– Ох, как горячо! – стонет Виньетка.
Я рассказываю им, как мы умирали снова и снова. Каждый понедельник и среду по вечерам, целых три месяца мы извивались и содрогались в объятиях друг друга. Как после неподвижно лежали, окутанные тьмой, пока остальные действующие лица кричали и обвиняли друг друга в нашей смерти, и только потом, погодя, поднимались. Как я ненавидела тот миг, когда нам нужно было вставать.
– Ну еще бы, – хихикают они.
Кроме Герцогини. Она одна ничего не говорит. Лишь потягивает коктейль и смотрит в никуда.
Я пытаюсь описать им, как это было эротично – лежать рядом с ним на открытой сцене, чувствовать, как он пытается сохранять неподвижность, в то время как его грудь часто вздымается, а тяжелое дыхание опаляет мое лицо, примешиваясь к аромату жареного мяса и ладана. Иногда мы падали, сплетясь в объятиях. Иногда в паре футов друг от друга. Он лежал совсем рядом – и в то же время невыносимо далеко. И в том, и в том случае это было очень эротично.
– Это было похоже на секс, – говорю я, касаясь губами своего коктейля. – Но напряженнее, понимаете? В трансцендентном смысле.
Кексик и Жуткая Кукла кивают. Да. Ну разумеется. В трансцендентном. Очень трансцендентном.
– Так значит, по-настоящему вы ни разу сексом не занимались? – спрашивает Виньетка.
Я поднимаю взгляд на Герцогиню. Она смотрит на меня, взмахивая ресницами. Ее прекрасные, темно-голубые глаза, конечно же, видят меня насквозь. Эта история не такая уж и интересная, и слишком мрачная, верно, Саманта? Все это грустно и даже жалко, не так ли? Неуклюжая сексуальная фантазия девственницы в мягком переплете. Хрупкий воздушный замок.