Зазеркальная империя. Гексалогия
Шрифт:
* * *
– Цего пригорюнились, пан есаул? – вырвал Владимира из невеселых раздумий Войцех Пшимановский, уставший, видно, корябать пером по бумаге. – Как это по-русски?.. Похмелка?
«А ведь поляк преуспевает в изучении русского более чем некоторые – в польском…» – отметил про себя экс-жандарм.
Увы, к причине хандры, накатившей сегодня с утра на бывшего штаб-ротмистра, похмелье (хотя выпито и съедено на вчерашней вечеринке у атамана по обычаю было немало) не имело ровно никакого касательства. Бекбулатова мучила иная болезнь, к физическим страданиям не имевшая ровно никакого отношения. Звалась она красиво и печально: ностальгия…
Князь оторвался от созерцания
– Не есаул, пан историк, а куренной старшина, что по табели о рангах соответствует подполковнику…
– По какой, позвольте, «табели»? – живо заинтересовался «пан историк» по-немецки, то есть на языке обычного их с Владимиром общения, откладывая перо и привычно протирая засаленным рукавом мутные стеклышки очков.
– Не важно, Войцех, не важно… – вздохнул Владимир, подтягивая цепочку настенных часов-ходиков. Просвещением любознательного товарища заниматься ему сегодня почему-то не хотелось.
– Да вы совсем не в форме сегодня! – всполошился Пшимановский, проворно выскакивая из-за стола. – Ганнуся! Ганнусенька!.. Сейчас мигом поправим ваше здоровье…
Бекбулатов же только пожал плечами и, накинув на плечи овчинный тулупчик, как был, без шапки, вышел во двор, прикрывая глаза ладонью от совсем по-весеннему яркого солнышка.
О том, что весна уже вовсю вступала в свои права, свидетельствовали воробьи, весело чирикающие под сверкающими каплями, стекающими с длиннющих сосулек, украшающих крыши, изрядно осевшие на солнечной стороне сугробы, проталины на наезженной дороге, а главное – заметно ожившие после вынужденной зимней дремоты казаки.
Обычно сонный городок уже несколько дней кряду гудел, словно потревоженный улей: ржали отъевшиеся за зиму кони, не желавшие покидать теплые стойла, с утра до вечера не смолкал за околицей, на импровизированном стрельбище, оборудованном по совету Владимира (благодаря авторитету куренного атамана Голопупенко, кстати, эквивалентному приказу), перестук винтовочных выстрелов, тенями бродили словно в воду опущенные казачки, предчувствовавшие скорую разлуку… Курень готовился к традиционному весеннему походу (или набегу – как кому нравится) на сопредельные польские земли, а сам Петро Охримович в узком кругу старших офицеров громогласно похвалялся гарно отплатить ляхам за прошлогодний афронт под Крыжацким Фольварком, здесь упорно называемым Крестовицами.
Нужно заметить, что похвальба атамана имела под собой некоторые основания…
После потери убитыми, ранеными и взятыми в плен в августе прошлого года под Крестовицами более одной шестой наличных сил курень Голопупенко, да и соседние «казакформирования», представляющие северо-восточную часть Украинской Конфедерации, никогда не отважились бы строить столь далеко идущие планы, по крайней мере в этом сезоне, если бы не свалившийся неведомо откуда на голову в буквальном смысле этого слова чудной крымчак.
Кстати, кроме эффектного явления штаб-ротмистра со товарищи народу, памятный обстрел дирижабля больше никаких материальных выгод казакам не принес – оправившиеся от первого шока «небачки», сбросив балласт, на остатках ресурса надрывавшихся из последних сил двигателей, заставили «Ягеллончика» набрать маломальскую высоту и «нызенько-нызенько» скрылись из виду несолоно хлебавших «зенитчиков» еще до появления основных сил. Наткнувшиеся на Владимира казаки рыскали по степи в поисках сброшенного балласта, надеясь, увы безрезультатно, кроме мешков с песком, запасных частей двигателя дирижабля и сплющенных пустых канистр из-под горючего отыскать что-нибудь полезное для себя: чей-нибудь багаж, к примеру, в суматохе последовавший за балластом. Позже окольными путями выяснилось, что злополучный «цеппелин» на последнем издыхании сумел пересечь расплывчатую границу Крымского ханства и не слишком мягко приземлиться за Перекопом, очередной раз подтвердив несомненное преимущество подобных летательных аппаратов над аэропланами, которым подобный финт оказался бы не по зубам.
Едва оправившись от последствий экстренного десантирования с терпящего бедствие дирижабля, Бекбулатов развернул бурную деятельность, причем его «реформы» коснулись буквально всех устоев патриархальной жизни казачьего городка: от боевой подготовки и усовершенствования материальной части до, хм-м, материй, весьма далеких от совместного ведения Марса и Гефеста.
Чего стоила, например, его модернизация трофейной винтовки Лефоше с магазином на семь патронов, перезаряжавшейся вручную посредством архаичного затвора с поворотным запиранием, от которого в мире Бекбулатова отказались больше ста лет назад! Немного работы карандашом и напильником, несколько дельных советов куренному оружейнику Миньке Королеву, оказавшемуся прирожденным инженером-самородком, и «полуавтоматический карабин Бекбулатова-Королева» позволил вести огонь, не сбивая прицела, в несколько раз быстрее, чем исходный «лефоше». А переделав– магазин под пятнадцать патронов, сделав его съемным и к тому же несколько усовершенствовав прицел и добавив еще ряд мелочей, штаб-ротмистр продемонстрировал ошеломленным запорожцам уже совершенно новое оружие, позволяющее получить подавляющее огневое превосходство над противником, лучшие образцы винтовок которого напомнили «реформатору» музейные экспонаты русско-турецкой войны 1877-1878 годов, виденные в кадетские времена. Полностью же автоматический карабин окрыленный успехом местный Кулибин создал самостоятельно, после того как утомленный непривычной технической тягомотиной Владимир вкратце описал ему, схватывающему все на лету, устройство хорошо знакомой по армейской службе «машинки».
Не меньший фурор, правда среди женской части населения Хацапетовки, вызвало доселе не слишком-то развитое в данной местности амурное искусство искушенного ходока…
Нет, утверждать напрямую, что «секса в области запорожского казачества нет», не взялся бы никто, но… Хотя и погоняли казаки хацапетовского казанову, проворного, несмотря на перемещение его «о трех ногах» (из-за закованной в лубки ноги штаб-ротмистру приходилось пользоваться костылями даже во время своих ночных похождений), изрядно, ветреные подруги, после того как запал ревности в их миленках иссякал, дарили их загрубевшим в боях и походах душам и особенно телам мгновенья ТАКОГО неземного блаженства…
Остальные нововведения «пришельца с небес» лежали между… Да не там, где вы подумали! И вообще, молчать, господа гусары!
* * *
– Может, все же останешься, хлопче? – поморщился в очередной раз Петр Охримович, которому эскулап Корневич перевязывал вскользь царапнутую польской пулей голову. – Нам ведь теперь прямая дорога на Смоленск. Ляхи-то бегут не чуя ног…
Да, поляки, не ожидавшие такого напора, а главное, такой технической оснащенности и строевой выучки от презираемых ими казаков, обычно валивших напролом неорганизованной лавой, полагаясь исключительно на холодное оружие, бежали из Крестовин, не оказав практически никакого сопротивления. Казаки, пока наступательный запал не иссяк, взяли с ходу еще несколько разного рода населенных пунктов и остановились только верстах в пятидесяти за старой демаркационной линией. К сожалению, последовавшая за славной победой вакханалия ни в какие ворота не лезла…
– Увы, не могу, Петр Охримович. – Бекбулатов сокрушенно развел руками. – Я, господин атаман, должен продолжать свое путешествие. И так уже засиделся у вас…
Князь, хотя от пуль не бегал, слава богу, остался цел и невредим, если не считать натруженных с непривычки мышц правой руки, уставшей рубить и колоть. Цел он был физически, а, увы, не морально. При одном воспоминании о чужой крови после «крестовицкой сечи», сплошь покрывавшей клинок, лицо, одежду и шкуру коня, Бекбулатова – воина, как ни крути, иной эпохи и «дистанционной» войны – передергивало. После того как поток адреналина схлынул, Владимир тупо напился, даже не помня с кем и где, и, проспавшись, снова пил два дня кряду, стараясь стереть из памяти намертво засевшие там картины кровавой мясорубки, в которую обратился столь красиво начинавшийся поход. Жаль, что никак не удавалось забыть и о повальном грабеже и насилии, которым подверглось польское население…