Зазеркальная империя. Гексалогия
Шрифт:
Останавливая жестом залязгавших за его спиной затворами соратников, Бежецкий сделал шаг по направлению к странному человеку, смутно напоминавшему кого-то знакомого. Вот и вицмундир на нем…
– Извольте вот… К стопам вашим припадаю…-лихорадочно бормотал субъект, все стараясь всунуть в руки Александра свою сияющую ношу. – В чаянии справедливого и милостивого суда, аки архангела Гавриила с мечом огненным мню…
– Князь Карпинский? Аристарх Леонидович! – узнал наконец в дрожащем слизняке бывшего заносчивого вельможу Александр. – Не вы ли, князь, предлагали мне давеча сдаться на милость победителя?
– Страхом обуян был и помрачением разума, – твердо заявил низверженный столичный голова. – Паки диавольскою властью…
–
– Отдал дань в отроческие годы, – не стал отпираться Карпинский и снова попытался впихнуть свое «что-то» в ладонь собеседника. – Вот… Возьмите… Не откажите милосердно…
Александр наконец разглядел, что за штуковину сует ему челкинский лизоблюд.
– Да вы никак орденом Андрея Первозванного меня решили наградить, господин генерал-губернатор?! Не много ли о себе возомнили? – и обернулся к своей свите. – Возьмите-ка его…
Еще минута, и бывший генерал-губернатор забился, брызжа слюной, в стальных руках решительных и вооруженных людей, покрытых пылью и пороховой копотью.
– Это ошибка!.. Я невиновен!.. Я только подчинялся Насилию!..
Бежецкий уже забыл про него, двигаясь дальше, но обернулся на пороге, услышав.
– Отпустите меня! Я знаю, где узурпатор!..
– Не врете?
– Христом богом клянусь! – Князь задергался в руках держащих его людей еще сильнее, пытаясь перекреститься. – Матерью своей клянусь, детьми и внуками! Здоровьем и благополучием их во веки веков!..
Александр кивнул:
– Отпустите его.
Внезапно отпущенный на свободу Карпинский рухнул на четвереньки и так, по-собачьи, подбежал к Бежецкому, только что не виляя хвостом. Он готов был облобызать грязные ботинки победителя, но тот брезгливо отстранился:
– Ведите же нас, князь… Только, ради бога, встаньте на ноги. Неудобно как-то…
* * *
Когда последние солнечные лучи на исходе этого заполошного и сумбурного дня, найдя щелку в плотно затворенных шторах, окрасили в ярко-красный цвет стену скромно обставленной комнаты, где в окружении многочисленных приборов и медицинских приспособлений, опутанный проводами и трубками, словно щупальцами спрута, пробужденного к жизни стараниями жрецов Асклепия, лежал самодержец, бледный и спокойный, будто мраморный памятник самому себе, вдруг тревожно замигали лампочки, запели трели сигналов, заверещали перья самописцев, начавших тут же покрывать бумажные ленты своими невразумительными кривыми…
Медики, окружившие постель своего высочайшего пациента, так долго не подававшего признаки жизни, с трепетом увидели, как впервые за много дней дрогнули и приоткрылись глубоко запавшие глаза, пока еще пустые и бессмысленные, словно у новорожденного младенца…
Александр пожал плечами. Он знал почти столько же, сколько и его близнец. Почти столько же… Разве что видел ее мертвой, а тот, другой – нет… Так пусть же навсегда останется для него любимая женщина, предавшая его во имя высокой цели и жестоко наказанная за это, прекрасной и желанной, не имеющей ничего общего с тем, что предстало тогда перед ним… Нет, она не заслужила такой участи, того, что с ней сделал этот зверь в человеческом облике. И в человеческом ли?..
– Как там Владимир? – спросил он вместо ответа. Теперь уже настала очередь Александра пожать плечами.
– Володька?.. А что с ним сделается? Железкой больше, железкой меньше… Тем более сквозняком прошла. У него ведь все жизненно важные органы знаешь где находятся? То-то… Заживет все как на собаке. Уже сестер милосердия, говорят, лапает… Еще немного – и свидания начнет назначать… Если кобелизма своего не потерял – все в порядке.
ЭПИЛОГ
Два мужских силуэта замерли под настоящим снегопадом из опадающих цветочных лепестков над скорбным памятником, едва видным из-под венков и живых цветов. Глубоко высеченная на полированном черном граните под простым православным крестом надпись гласила:
«Княжна Анастасия Дмитриевна Лопухина».
И все. Никаких дат, эпитафий, скорбящих ангелов…
– Ты знал, Саша?
Стоящий с низко опущенной головой Бежецкий молча помотал головой. Он знал ее как Маргариту… Всегда она была только Маргаритой. Его Маргаритой. Маргаритой фон Штайнберг…
– Как это случилось, Саша?
* * *
Государь, заметно идущий на поправку, но все равно еще очень слабый и не покидающий постели, принял обоих Бежецких в Большом Гатчинском дворце, избранном им своей летней резиденцией сразу после восхождения на престол в 1993 году.
Развеять слухи об участии «единого в двух лицах» князя в успешном «удалении от власти» Челкина не удалось, да и не пытался никто этого делать. Слишком уж много было свидетелей, лично видевших Александра и во главе повстанцев, теперь иначе чем спасителями Отечества и не называемых, и в каземате Петропавловской крепости.
Кстати, призрак крепости витал некоторое время над обоими близнецами, причем даже не самих казематов, а равелина… Так как выступление гвардии, пусть даже в защиту государя, которого никто официально и не пытался утеснить в его правах, как ни крути, являлось государственным преступлением, был суд над зачинщиками, скорый и правый, причем приговоривший их всех к самой суровой каре. Однако император милостиво объявил всеобщую амнистию (странным образом не коснувшуюся назначенных Борисом Лаврентьевичем сановников, привлеченных по иным статьям), помиловав всех участников заговора и даже наградив особенно отличившихся… О самом «виновнике торжества», Челкине, по мнению одних, тайно убитом, других – заключенном в качестве новой Железной маски в Шлиссельбург или даже мрачный уральский Шарташ (тюремный замок, воздвигнутый в 1937 году близ Екатеринбурга по личному повелению императора Алексея II для особо опасных государственных преступников), либо бежавшем за границу при помощи начальника Дворцовой охраны, также таинственно исчезнувшего, вспоминать прилюдно очень скоро стало считаться проявлением дурного тона…
Падкая до всякого рода романтических и загадочных историй столичная публика удивительно легко восприняла двуличие (в самом хорошем смысле этого слова, господа!) князя Бежецкого, так потрясшего всех прошлым летом сначала свалившимся на него монаршим венцом, а затем – еще более своим демонстративным отказом от оного… Кумушки вовсю судачили по углам о некой тайне рождения двух близнецов, одному из которых было суждено возложить на себя корону (интересно, кто бы это мог знать без малого сорок лет назад, когда и «короно-носитель» предыдущий был полон сил, и некой Елены, через которую она перешла к другому, на свете не было?), а второму – уготовано забвение и прозябание в провинции, где и вырос он сущим дикарем на лоне природы… Мужчины, не менее склонные к сплетням, игриво подмигивая, вещали о том, что второй Бежецкий –вовсе не сын уважаемого всеми Павла Георгиевича, а прижит его супругой от некой титулованной особы… Вторая версия не выдерживала никакой критики ни со стороны элементарной логики (в таком случае высокородными бастардами должны были быть оба князя), ни с биологической, но именно она безумно нравилась многим дамам… И наконец, существовала еще одна версия – о похищении в нежном возрасте второго Сашеньки цыганами (увы, здесь имело место прямое обвинение Бежецкого-старшего в шизофрении: кто бы, пребывая в твердом уме, стал называть двух близнецов одним и тем же именем?) и воспитании его до совершеннолетия в бродячем таборе…