Здесь был Шва
Шрифт:
— ДА ВЕДЬ ТАК ЕЩЁ ХУЖЕ! — взорвался Шва. Гюнтера аж подбросило от неожиданности. — ЭТО В СТО РАЗ ХУЖЕ! С МЯСНИКОМ?!
Он вскочил, стул вылетел из-под него и ударился о край стального стола — тот загудел, словно колокол.
— Ненавижу её! Ненавижу! Ненавижу, ненавижу, ненавижу её!
Гюнтер встал и попятился.
— Я, наверно, лучше пойду закончу уборку.
Поскольку эмоциональных покупателей Гюнтер чурался, он побежал прятаться от Шва в холодильник.
Теперь у Шва тряслась уже не только голова — всё его тело ходило ходуном. Кулаки сжались и задрожали, костяшки побелели,
— Она бросила меня, а я-то думал… Я думал, что это моя вина!
— Кельвин, Кельвин, всё нормально! — попыталась успокоить его Лекси.
— Ничего не нормально! И никогда не будет нормально! Как ТАКОЕ может быть нормально? Как у тебя язык повернулся сказать, что это нормально?!
И тут меня словно ударило: а вдруг для Шва было бы гораздо лучше ничего не знать? Может, я совершил огромную, грубейшую ошибку, позволив ему услышать правду? Что хуже: друг, рассказывающий пусть горькую, но правду, или друг, из сострадания утаивающий её? Как сказал бы Гюнтер: «Это вопросы, на которые я ответить не могу». Впрочем, в тот момент и в том месте мне не хотелось размышлять над этим. Вот приду домой — тогда и стану терзаться. Опять небось всю ночь проворочаюсь, думая, каким же я был дубиной и что меня, наверно, сработали из пистутовского пластика — такой я болван бесчувственный.
Лекси взяла ладони Шва в свои, желая утешить, но тот попросту впал в истерику, как будто снова превратился в пятилетнего ребёнка, забытого в тележке для покупок.
— Ненавижу её! — вопил он, но его выкрики становились всё тише. — Ненавижу…
Я положил руку ему на плечо и крепко сжимал, пока его дрожь не начала стихать.
— Добро пожаловать в зримый мир, — мягко сказал я. — Я очень рад, что ты здесь.
В машине по дороге домой мы практически не разговаривали. Прервать молчание, каким бы угрюмым и давящим оно ни было, гораздо тяжелее, чем вам, возможно, кажется. Мы попросили водителя сначала высадить Шва, потом Лекси и только потом меня — таким образом, я, оказавшись в одиночестве на заднем сиденье, имел кучу времени на то, чтобы вдоволь поизводить себя. Как жить дальше в ладу с самим собой, когда я только что сломал жизнь Шва? И что я за человек такой? Зачем я влез во всё это безобразие?
А тут ещё мои родители, чья коронная фраза, когда я прихожу домой поздно: «Мы уже собирались в полицию звонить!» — действительно позвонили в полицию. Когда «линкольн» подъехал к моему дому, у переднего входа стояла полицейская машина, и по всей улице, словно в калейдоскопе, плясали отблески её синих вращающихся маячков. В окнах торчали головы любопытствующих соседей. «Великолепно, — подумал я. — Достойное завершение чудесной ночки». Я поблагодарил водителя, втянул в лёгкие побольше воздуха и потопал к дому в надежде, что по дороге придумаю какое-нибудь веское оправдание. Но озарение на меня так и не снизошло, поэтому я просто прикинулся шлангом и, войдя в дом, сказал:
— А что здесь такое происходит?
Выражение отчаяния, застывшее на лицах родителей, не сменилось праведным гневом, когда они увидели меня. Это ещё почему? Рядом с ними на пороге гостиной стоял коп. На меня коп тоже не отреагировал. Это ещё что такое?! Во мне зародилось смутное подозрение, что, может, родители вовсе не звонили в полицию. Может, полиция появилась в нашем доме по собственной инициативе. Затем до меня начало доходить, что вся эта заваруха не имеет никакого отношения ко мне. К горлу подкатил ком, меня обдало жаром, а по коже забегали мурашки.
— Это Фрэнки… — произнесла мама.
Я не хотел расспрашивать. Я не хотел ничего знать. Внезапно перед моим внутренним взором пронеслись образы, которые посещают нашу маму, когда кто-то из нас не приходит домой вовремя. Я видел Фрэнки: то валяющегося в придорожном кювете, то распластанного на Нострэнд-авеню, то истекающего кровью после удара ножом в глухом проулке… Но родители не торопились давать развёрнутую информацию, поэтому пришлось спрашивать самому:
— А что такое с Фрэнки?
Папа с мамой переглянулись — им явно не хотелось отвечать мне. Эту задачу взял на себя полицейский:
— Твой брат задержан за вождение в нетрезвом состоянии.
Я выдохнул, только теперь заметив, что всё это время не дышал.
— Вообще-то, по существу, это вряд ли можно назвать вождением, — добавила мама, обращаясь скорее к копу, чем ко мне. — Он просто сдал задом в пруд для уток.
— Автомобильным задом, — возразил коп. — Значит, это вождение.
Мне хотелось сказать, что это невозможно, что Фрэнки не пьёт, что он хороший брат, идеальный сын, умница и отличник… Вот что мне хотелось сказать, но мой мозг всё ещё работал в режиме «тупизна онлайн», поэтому я ляпнул:
— А где в Бруклине пруд для уток?
— Его посадят в тюрьму? — спросила Кристина. — И мы будем переговариваться с ним через стекло?
— Поскольку с ним такое впервые, — пояснил папа, — у него отберут права на год и присудят общественные работы. По крайней мере, столько получил я в его возрасте.
У меня глаза на лоб полезли.
— Ты?! Тебя тоже арестовывали за пьяное вождение? Но ты же никогда не пьёшь за рулём!
— Вот именно, — сказал папа.
И тут мама, посмотрев на меня, кое-что сообразила.
— А где ты был? Ты почему пришёл так поздно?
Значит, они даже не заметили, что меня не было дома. Ну и ладно. Проживу и не будучи центром внимания. Мне ни к чему цеплять свою мордуленцию на рекламные щиты или на сувенирные кр'yжки. Мелькнула мысль: то, что тебя не всегда замечают, иногда значит, что тебе доверяют, зная, что ты будешь вести себя как надо.
— За меня не волнуйтесь, — успокоил я родителей. — Лучше позаботьтесь о Фрэнки.
20. Коленца, которые выкидывают дети, не идут ни в какое сравнение с номерами, которые откалывают взрослые
Правда как таковая, по моему мнению, выглядит хорошо только издали. Она вроде красивой девушки, которую ты замечаешь, проносясь мимо в автобусе — потому что красивые люди никогда не ездят в автобусах, по крайней мере, не тогда, когда там сижу я. Лично мне в автобусах всё время попадаются либо мужики, у которых из носа торчат такие пышные пучки волос, что кажется, будто у них в ноздрях морской ёж застрял, либо седовласые дамы с начёсом, из-под которого просвечивает розовый череп; меня при виде этого так и подмывает дунуть: а вдруг волосёнки разлетятся, как пушинки у одуванчика? Ну вот, значит, ты сидишь в автобусе среди одуванчиков и вдруг — вот она, девушка невероятной красоты, идёт по улице, и ты знаешь — тебе надо только соскочить с дурацкого автобуса и познакомиться с красавицей, и тогда вся твоя жизнь перевернётся.