Здесь русский дух...
Шрифт:
Катька усмехнулась:
— Это верно, здесь я ни с кем не гуляла, но ведь была ж и до Албазина жизнь…
— О как! Где же? — открыл глаза Петр.
— В Иркутском городке… Был там один казачок… — вздохнула девка.
— Сколько тебе лет тогда было? — продолжал пытать ее Петр.
— Пятнадцать…
— Ишь, ранняя какая… Куда же подевался тот твой казак? — ухмыльнулся парень.
— Монголы его зарубили… В дозоре был на границе — там и попал с товарищами в засаду.
Петр еще о чем-то хотел спросить Катерину, но в тот момент где-то
— Петька! Бра-ат! Ты где? Отзовись!
— Все, надо идти, а то нас, видно, потеряли. Слышишь, как брат мой переживает? Чего он такой пугливый? — сказал Петр.
Он встал, схватил Катьку за руку и потащил ее в «темницу».
— Казаки-и! — кричал Петр на всю округу. — Я «разбойника» тащу! Готовьтесь — сейчас пытать его станем.
В этот день Петр уже не поехал в слободу, так как замучила совесть. Как он поедет к своей девке, если только что другую обнимал? Нет, надо чуть повременить. Пусть все уляжется, пусть забудется.
Однако и на другой день у него ничего не получилось. Утром молодых казаков угнали в поле, где они до самой ночи проходили военную науку. Учились ездить в конном строю, разворачиваться в боевую цепь, брать верхом барьеры, которыми служили специально для этого поставленные препятствия. После обеда — снова в поле, где они стреляли по мишеням из ружей и рубились на саблях. Так каждый теперь день. Домой возвращались все в мыле, не до чего было. Правда, несколько раз Петр все же порывался после трудного дня поехать к Любашке, но больно рано стало темнеть, а куда ж поедешь по темноте? Тут вокруг по ночам и волки бродят, и лихие люди, а то и на врагов напороться недолго. Лишь ближе к Савватию-пчельнику, когда ранними утрами трава и деревья стали покрываться первой изморозью, Петру удалось выбраться в слободу.
До этого он места себе не находил. Тут радоваться бы надо, что тебя на государственную службу приняли, но нет! Какая может быть радость, если практически уже месяц он не видел свою любовь? Как она там? Думает ли о нем, скучает ли?..
— Забудь ты ее! Все равно у тебя с ней ничего не получится. Помнишь, какие слова тебе отец ее сказал? Уходи и больше не приходи, не то покалечу… — видя, как мается брат, сказал ему Тимоха.
— Не так он сказал — ты уж придумал! — поморщился Петр.
— Может, и не так, но все равно он тебе не даст с Любкой встречаться, — сказал Тимоха.
— Наплевать! Мне же не с ним жить… — сжав кулаки, скрипнул зубами брат.
Тимоха как-то подозрительно посмотрел на него и спросил:
— Уж не жениться ли ты собрался?
— Если и так? Вот возьму и зашлю к ней сватов…
Слова вырвались у Петра сами собой, чем немало удивили Тимофея.
— Что ты, брат! Отец Любки твоих сватов на порог не пустит. Не нравишься ты ему, понимаешь? Сам не знаю, почему, но не нравишься, — заявил он.
В глазах Петра не то немой укор, не то растерянность.
— Ты вот что… — нахмурив брови, произнес он. — Чем языком молоть, лучше бы брату помог.
— Чем же я тебе могу помочь-то? — спросил Тимоха.
— Поехали со мной в слободу. Вызовешь мне девку, а потом ступай, куда хочешь.
— Будто сам не можешь… — сделал кислую рожу брат.
— Не с руки мне, понимаешь?.. — вздохнул Петр. — Давай, поехали. Постучишь к ней в окно, и если выглянет, вызови ее на крыльцо. Предложишь идти на наше место…
— Если отец?
— Ей-богу! Будто бы не знаешь, что делать…
Кое-как удалось Петру уговорить брата. Тут как раз подошел святой день — воскресенье, и молодым казакам впервые за много дней наконец-то дозволили отдохнуть, а то ведь и по воскресным дням их выводили в поле. Спешил атаман, чуя близкую войну. Все чаще и чаще отряды злодеев стали гулять за Амур. Их нещадно били, брали в плен, а они снова и снова лезли на чужую землю, неся смерть и раздор.
Чуть свечерело, сели братья на коней и поскакали в слободу. Петр остался дожидаться Любашу, а Тимоха отправился к дому коваля. Ему повезло — никто из слободских парней его не заметил. И отца в избе в ту пору не оказалось — тот работал в ковальне. К этим дням слободские, собрав урожай, уже успели и межи оборвать, и теперь готовились к будущей пахоте. Чинили плуги и бороны, а кто лучше опытного работника их починит?
Увидев в окно Тимоху, Любашка испугалось.
— Что с Петей? — выскочив на крыльцо, спрашивает она.
Узнав, что тот ждет ее, даже не предупредив домашних, со всех ног помчалась к нему.
Вот уж отвели они душу! Будто бы век не виделись. Забыв про все на свете, они долго мучили друг друга ласками, а когда окончательно обессилели, легли в траву и затихли. Так молча и лежали, наблюдая за тем, как медленно угасает день.
— Отчего ж ты так долго не приходил? — спрашивает парня Любаша.
Он и рассказал ей о своих последних приключениях. И о том, как воров они с товарищами побили, и про свое зачисление в казаки не позабыл, добавив, что теперь они не могут часто видеться — служба.
И опять влюбленные, прижавшись друг к дружке, молча лежат, глядя в меркнущее небо.
— Зима скоро, — говорит Петр. — Вон и трава уже пожухла… Видишь, какая? А еще недавно была мягкая, точно перина… И сверчок не трещит, слышишь?.. — Петр вздыхает. — Но пока еще ничего, жить можно, а как холода придут — где гулять-то станем? В окно будем зевать? — Она молчит. — Ну, чего молчишь-то?
— А что говорить?
— Я тебе про холода рассказываю…
— Да ведь до них еще дожить надо, — по-взрослому отвечает Любашка. — Старики наши все о войне разговаривают. Не дай бог, начнется…
— Пустое! — зевнув, проговорил Петр. — Если и начнется — что с того?
— Не скажи, — провела теплой рукой по его потной голове девка. — Маньчжуры сейчас лютые. Придут, пожгут все… Даже детишек малых не пожалеют.
— Я говорю, пустой разговор-то! Не дадим мы им портить нашу землю. Ну, что басурманы? Один наш казак троих их стоит.