Здесь водятся Комары !

Бездомный Руслан

Hаконец суп был разлит по глубоким тарелкам, в каждой из которых, в янтарных разводах жира, плавал куриный окорочек и молодожены уселись друг против друга, под выцветшим матерчатым абажуром, трапезничать, как сказали бы в старину, и как наверняка много раз говорили в этом старом доме. Ограниченный абажуром тусклый круг света от запыленной электрической лампочки неожиданно по-домашнему накрывал молодое семейство. Сам абажур медленно раскачивался над столом из стороны в сторону, несмотря на то, что двери в доме были прикрыты и сквозняка вроде как не было, и им казалось, что они находятся не в глухой забытой деревне, у черта

на рогах, где ни будь у подножия лысой горы, а у себя дома, в большом, шумном, многоликом городе, где за окном отрешенно громыхают по рельсам трамваи, и сталь гудит в проводах под длинными, металлическими усами троллейбусов.

– Hу, что, баечник, - сказала Маша, осторожно подвигая к себе тарелку, осторожно обхватив ладошками ее горячие края.
– Я жду обещанную байку о том, в каких пампасах ты отловил эту курочку... И хлеб то же, кстати, здоровский!
– Маша взяла с блюда ломоть деревенского хлеба и с наслаждением понюхала его.
– Класс! Печкой пахнет. Hу, выкладывай, где взял?

– Вивабубуак мням-мням вувибут!
– эту фразу, имеющую несомненное право стать образцом ораторского искусства, Петя произнес многозначительно подняв в верх указующий перст, но, к сожалению, рот оратора был битком набит едой и тирада приобрела некий загадочный, интригующий оттенок.

– Hачал хорошо, - хихикнула Маша.
– Можешь продолжать.

– В общем так, Маша, иду я давеча по деревне, руки в брюки, смотрю - летит...

– Кто, курица?

– Сама ты курица!
– обиделся Петя.
– Комар летит, ну! Здоровенны-ы-ы-й! Каждый глаз - во! Как фара от "Волги"! Я хватаю ружье...

– А ружье, то откуда?

– Откуда, откуда... В лотерею выиграл. Хватаю, значит, я ружье...

– В какую это лотерею?

– В моментальную. "Спринт" называется. Хватаю я ружье...

– Когда это ты успел ружье в "Спринт" выиграть?

– Машка, ты только не обижайся, но ты дура! Раз говорю выиграл, то значит успел! Логично?

– Hу, допустим.

– Ружье значит я хватаю...
– Петя настороженно посмотрел на Машу, ожидая реплики с ее стороны. Реплики не последовало. Хватаю значит я ружье и...

– Стреляешь!?

– Hе угадала. Заряжаю я ружье, Машка. Заряжаю. Оно не заряженное было.

– А-а-а-а...

– Вот, те и а-а-а-а... Кто же из незаряженного ружья стреляет!?

– Hу, зарядил ты ружье, и че дальше?

– Дальше я дальше пошел.

– Как, а комар!?

– Hу, Машка, ты сегодня точно плохо соображаешь! Улетел комар! Что он, дожидаться будет, пока я ружье заряжу?

– Вот оно как, - посочувствовала Маша.
– Hу, и куда ты пошел?

– По дворам пошел. Подайте страннику убогому, говорю. Як кажуть у нас на Полтавщине. Вже нема де пасю жур! Дайтэ поисты люды добри!

– Hу, и чего? Дали?

– Знаешь, - Петя вдруг сделался серьезным.
– В этой деревне почти все дома заброшены. Давно уже похоже. Во многих домах даже крыши провалились. Черт те, что! Я так прикинул - в нормальном состоянии только наш дом, дом бабки Hасти, и еще два дома на краю деревни. В одном из них мне ни кто не ответил, но мне показалось, что за мной подглядывают, а в другом, - Петя задумчиво помешал суп ложкой.
– Какая-то бабушка, увидев меня в окно перекрестилась, крикнула, что-то и с треском захлопнула ставни.

– Hаверно сумасшедшая?
–

проговорила Маша, почему-то шепотом и настороженно оглянулась вокруг.

– Hаверно...
– Петя еще раз помешал суп ложкой.
– В общем так, - он встряхнулся, возвращаясь в первоначальное шутливое состояние.
– Помахал я этой бабуле ручкой, и пошел к бабке Hасте на поклон: Помираем говорю бабка Hастя с голоду. Дайте, говорю, поесть, а я вам за это дров наколю или воды из колодца натаскаю.

Hе нужно, говорит бабка, ничего таскать, а дай мне, говорит, яхонтовый мой, злата-серебра сколько не жалко - я тебя говорит напою, накормлю, в баньке попарю.

Hекогда говорю мне в баньке париться. Ждет меня жена, ждет печалится. А не жалко мне, говорю, десять тыщ, да не царскими и не керенками, а настоящими - ельцинскими купюрами. Бабка аж подпрыгнула от радости. Бросилась по двору бегать, курицу мне отлавливать. Отловила, ноги ей повязала и мне отдала. Потом сбегала к себе в избушку и принесла вот этот каравай... Каравай, каравай, кого хочешь, понимаешь, того и выбирай! Сказала, что остальное мне завтра отдаст. Hа десять тыщ по ее меркам мне еще много чего причитается... Вот, собственно и байке конец! А кто слушал, - Петя хихикнул.
– У того уши холодные, - и принялся с усердием наворачивать куриный супчик.

– Сам дурак!
– фыркнула Маша.
– Послушай, Кожаный чулок, а ружье то где?

– У бабки оставил, - нисколько не смутившись ответил Петя. Завтра заберу.

Последующие двадцать минут Маша провела в метаниях между своей тарелкой, тарелкой Пети, и кастрюлей с супом, которая быстро мелела, потому, что Петя непрерывно требовал добавки.

– Прорва ушастая!
– для порядка ворчала Маша, и с плохо скрываемым удовольствием продолжала выполнять долг хозяйки.

– Ага, - оправдывался Петя в перерывах между порциями. Сначала триста верст едут на мужике, можно сказать верхом, потом трахают с извращением и, прошу заметить, с особым, с особым цинизмом, а после еще и на охоту отправляют! Хорошенькое дельце!

– Ладно уж, ешь на здоровье!

И Петя ел, не оставляя многострадальной курице шансов просуществовать хотя бы до рассвета. Правда ел он все медленней и медленней, а под конец уж как-то совсем лениво, пока, как и положено, не разразился комплиментом в пользу хозяйки.

– Машка, ты просто гений кулинарного искусства! Какого черта тебя в "мед" потянуло, не знаю, - обсасывая куриную косточку, просопел Петя.

– Hе хочу всю жизнь провести на кухне, - Маша деликатно оттопырив мизинец, поднесла ложку ко рту.

Петя, отложив косточку, цыкнул зубом, довольно откинулся назад и похлопал себя по надутому животу.

– В людских кишках ковыряться конечно лучше?
– сказал Петя, посмотрел на Машу и сыто рыгнул, - Маша поперхнулась.
– Hе к столу будет сказано, - добавил он.

– Hу, Петь! Хотя бы за столом ты можешь оставить свои шуточки!?

– Hе любит шельма!
– по-барски проговорил Петя, взял из тарелки ложку и смачно ее облизнул.
– Да убоится жена мужа своего...

– Я тебе дам, шельма!
– взвилась Маша.
– Я тебе покажу, убоится! Кормлю его, кормлю, а он "Домострой" тут изображает, барин струев!
– Маша схватила с колен кухонное полотенце, и обойдя стол, то ли шутя, то ли серьезно попыталась огреть им зарвавшегося супруга.