Здоровые и больные
Шрифт:
— Если только я вернусь домой, ты этот дом не обойдешь и не объедешь!
Произнеся слова «если только я», он всякий раз пытал меня взглядом.
— Скажи, а там, у меня внутри, ты ничего более страшного, чем язва… не обнаружил?
— Хирург должен находить то, что он ищет. Неожиданные встречи в брюшной полости ни к чему.
— Именем нашего институтского братства?
И хотя в институте мы с ним братьями не были, я ответил:
— Именем братства!
— За одно такое свидетельство надо благодарить утром и вечером.
— А ночью и
Мужчины не допускают несерьезного отношения к своим болезням. Но Зеленцов видел в шутках признаки моего спокойствия, а стало быть, и своего исцеления.
— Если бы что-нибудь там… обнаружилось, ты бы не иронизировал. Я понимаю. Спасибо тебе… Мог ли я думать, что ты сыграешь в моей жизни столь огромную роль? После матери… никто не играл такой роли!
Если сосредоточенно ждут беду, она откликается на ожидание.
— Ты уверен, что не будет осложнений? — пытал меня словами и взглядом Зеленцов. — Боюсь воспаления легких!
— Не напрягайтесь, Виктор Валерьянович, — продолжала советовать ему Маша. — Призываю вас к хладнокровию!
Но он продолжал напрягаться… И легкие его, которые могли воспалиться, а могли не воспалиться, в конце концов воспалились.
Мы с Машей и Пашей следили за организмами больных, а сестра Алевтина за организмом нашего отделения. Как только температура у Зеленцова подпрыгнула до сорока, об этом немедленно узнал Семен Павлович. И хоть осложнения с ремонтом волновали его гораздо больше зеленцовского осложнения, он сказал мне:
— Ну вот… Я знал, что без этого не обойдется. Опасные случаи — не специфика нашей больницы.
— А для безопасных больница вообще не нужна.
В глубине души он был доволен: вокруг спасения Зеленцова и Машиной самоотверженности стали складываться легенды, которые главный врач должен был развенчать.
На очередной «пятиминутке» он завел получасовой теоретический разговор об опасностях послеоперационного периода, которых иные «легкомысленно недооценивают». Напомнил и о том, что «незакрепленный успех подобен поражению».
Маша сказала Зеленцову:
— Вы давно не были на «пятиминутках»… Поди, соскучились! — И воспроизвела речь Липнина.
Зеленцов сделал попытку подняться с постели.
— Я пойду к нему, — произнес он так, что я понял: он может пойти.
— Зачем? — удивилась Маша.
— Объясню ему…
— Объяснить можно тому, кто хочет понять.
— Я все равно скажу ему. Пусть не сейчас… Действительно, надо набраться сил. Но тут, в палате… — Он оглядел стены, окно, тумбочку. — Здесь я и сейчас могу…
Маше показалось, что его доверительность распространяется лишь на меня.
— Мне надо…
— Нет, нет!… - перебил Зеленцов. — В моих жилах течет ваша кровь — и у меня от вас нет секретов.
— Обожаю секреты! — призналась она.
— Понимаете ли… Я всегда избегал выяснять отношения, объясняться, исповедоваться. Это требует нервного напряжения.
— Вам нельзя напрягаться! — напомнила Маша.
— И все же я хочу исповедаться… Болезненный шок в тот день отключил
— Чистого человека, — вставил я, — а скверного — ожесточает.
— Но по крайней мере, оно заставляет задуматься… Одно дело представлять себе, что такое врачебная самоотверженность, а другое — испытать на себе. Своя операция уж наверняка ближе к телу! И вот я понял, что быть врачами — значит, действовать так, как вы. А свое хладнокровное врачевание я отныне отметаю. И осуждаю… Давным-давно я услышал: «Ездят на тех, кто позволяет себя оседлать». Каждый делает эпиграфом к жизни ту мудрость, которая его устраивает. Я не позволял «ездить» на себе ни больным, ни здоровым… Ни заботам, ни треволнениям. И так постепенно вообще стал ездить и ходить в одиночку. Но если только я поднимусь…
— Пока что у вас поднялась температура. — Маша положила руку ему на лоб. — Я не ошиблась.
— Еще несколько слов… Ты, Володя, знаешь, что когда-то я отказался совершить двухлетнее путешествие: оно казалось мне долгим и сложным. Даже опасным… И хотя обошлись без меня, я фактически предал своего благодетеля. Ты знаешь, кого я имею в виду… А предатели благодетелей караются девятым кругом «дантова ада». Это тоже общеизвестно…
— Почему? Я, например, не знала этого, — созналась Маша.
— Тем более… Об этом надо кричать всем и каждому! Пока не запомнят. Когда я встану, пойду к нему на могилу. Буду искать прощения… — Зеленцов раскашлялся тяжко, навзрыд. Но, превозмогая этот приступ, сказал: — Я понял, что если ощущаешь врача своим благодетелем, значит, это врач. А все прочее — чепуха!
«Инерция репутаций… — думал я. — Она безапелляционна, самонадеянна и часто вводит нас в заблуждение. „Чего от него ждать?“ — говорим мы. Но пока человек жив, надо ждать!»
Покидая палату, Зеленцов написал в «Книге отзывов»:
Если мне когда-нибудь представится возможность отблагодарить своих благодетелей, я буду счастлив!
— «Книга жалоб и восхищений»… продолжается, — мрачно констатировал Паша.
Взгляд у Семена Павловича вновь был не просто открытым, а прямо-таки распахнутым. И опять столь приветливым, что от него хотелось уклониться, как от засады… Что-то замышлялось. Это мне было ясно.
Главный врач пригласил меня сесть.
— Не было бы счастья, да несчастье помогло!
— О каком несчастье вы говорите? — спросил я.
— Об истории с Виктором Валерьяновичем. Операция, потом воспаление легких…
О воспалении легких, которое произошло, как считалось, по вине хирургического отделения, он вспоминал при каждом удобном случае.
— А какое же счастье?
— Ремонт из-за этого перекинулся на верхние этажи — и в результате мы с вами можем помочь очаровательному молодому человеку. Сделать ему операцию по поводу аппендицита.