Здравствуй, 1984-й
Шрифт:
— Ничё себе! Но он и меня мордует, — сознаюсь не по-пацански я. — Я поэтому и сваливаю подальше.
— Я мать бросать не хочу, пойду на следующей неделе работать, — сказал Кондрат.
— Ремонт машин? — блеснул я информированностью.
— Ты откуда знаешь? — удивился друг. — Да, хочу калымить, Алексей Алексеевичу помогать, он с возрастом уже плохо с тяжестями справляется. А за ремонт машин неплохо платят, только ты не распространяйся, мало ли, придерутся и накажут, хотя у него сын — участковый.
Я вспомнил этого пенсионера-фронтовика, известен он был тем,
— И главное он начинал пятнадцать лет назад с одним гаражом и паяльником, — возбуждённо расписывал свои радужные перспективы друг.
«Прямо как Стив Джобс», — всплыло в памяти у меня, не забыть бы в тетрадочку записать.
«В девяностые многие с таким набором будут бизнес начинать, ну, может ещё утюг будет у них», — глумилось послезнание.
Поболтав ещё немного, иду домой, и тут в голове всплывает новая доза информации. Друг у меня поднялся на перепродаже машин. В девяностые работал он на «СТО Москвич» и рассказывал:
— Весной-летом 1991-го там можно было приехать и купить страшно дефицитный тогда новый 41-й «Москвич» с 412 мотором за 18 тысяч рублей. Но при одном железном условии — у тебя московская прописка и нет автомобиля старше трёх лет. Через неделю тупо приезжаешь на «Москвиче» в какой-нибудь подмосковный город и продаёшь его минимум за 40 тысяч.
В тетрадочку! Он и меня звал, но я, дурень, учился, а потом поехал в стройотряд. Вечером, записывая в тетрадку, я понял, что могу подставиться, и, взяв новую тетрадку, стал переписывать информацию, попутно украшая картинками свободные от записей места. Толик неплохо рисовал, особенно голых баб и почему-то лошадей.
Записи стали выглядеть так:
«ЧбА — дура экперементаторша86».
Вместо:
«Чернобыльская катастрофа на атомной станции — весна 86-го, из-за эксперимента».
Ясно, что это нелепо и по-детски, и серьёзные дяди размотают всё на раз, но тут просто тетрадка с голыми бабами и каракули непонятные — полистают и бросят, если кто увидит случайно, например, из соседей по общаге. Не носить же мне её с собой всегда.
В понедельник утром отец, не слушая мои возражения, взял меня с собой на работу.
— Что дома сидеть, там калыма много у нас, и колхозной работы много, — пояснил он, лелея, видимо, мечту, что я пойду по его стопам и никуда не поеду.
Попав очередной раз к нему на работу, я отметил, что у него полный порядок, чистота и дисциплина. Да и колхозное мясо при мне за неделю работы ни разу никто не брал. Может, конечно, это из-за калыма — «пейзане» платили и мясом и рублями. За неделю каторжного труда я заработал
— Это за неделю! А посчитай за месяц? — напрашивался на восторги отец.
Да ну, на! Я за неделю чуть не умер, может, и втянусь потом, но это не работа моей мечты точно. Да и деньги хорошие для колхоза, но всё же мелочевка, по моим планам. Батя, ещё рублей сто пятьдесят получал в колхозе, плюс столько же на калыме и триста рэ казались ему громадной суммой, тем более, потратить и некуда их. Он копил на машину и стоял в очереди уже давно. По-моему, на машину у него есть уже. Деньги хранились на бабкиной сберкнижке. Я записал себе на память, что будет гиперинфляция, не забыть потратить деньги. С новой тетрадкой я тоже закончил за неделю и сжёг в печи старую.
Первого июля я поехал в комитет комсомола, вернуть деньги за билет, дело не срочное, но всё же. До города меня довез бабкин знакомый, который собирался туда по своим ветеранским делам. «Жига» копейка домчала нас туда без проблем, а дед за всю дорогу сказал всего два слова:
— Стекло прикрой.
И вправду, ехать по пыльной дороге с открытым окном, то ещё удовольствие, а с закрытым в машине жарко, короче, куда ни кинь — всё клин. Выйдя на простор и поблагодарив деда, я с удовольствием потянулся. Солнце по причине утра ещё не жарило, но население было опытным, и никто шубы не носил. Купил мороженое. Сижу на лавке около комитета комсомола и ем его. Смотрю с удовольствием на женские ножки, выбирая молодых и красивых. Женщин постарше или страшных я вниманием обделял. Таковых около центра комсомола района было немного, в общем, я эстетствовал. Что мне не нравилось в девушках этого периода, так это причесоны. Никакие они по моим меркам — мерзкие начёсы, накрученные кудри и прочие некрасивые, с моей точки зрения, прически. Хотя, вон одна пошла с каре, ещё и покрасилась в радикально чёрный цвет, очень выделяется. Стройненькая, миниатюрная такая, закадрить попробовать?
— Девушка вы такая красивая, можно с вами познакомиться, — решительно встаю я и понимаю, что уже знаком с ней!
— Штыба, ты издеваешься? И волосы остригла, и покрасить пришлось, хожу теперь как ведьма, — грустно сказала вредная комсомольская активистка Александра.
— Ты просто ангельски красива, очень тебе и причёска идёт и цвет, — честно говорю я, не подавая вида, что обознался. — Я, как увидел, сразу понял, мы просто обязаны в кино сходить! А почему ты сказала — пришлось? Что случилось?
— Не врешь? — пристально смотрит на меня девушка, и добавляет грустно. — Испортила я, когда агитацию рисовали, свои кудри краской этой дурацкой, не для волос, а обычной на олифе. Волосы слиплись, я их остригла и покрасила.
— Производственная травма! — догадываюсь я.
— Можно и так сказать, — улыбка тронула пухлые губы комсомолки в первый раз за разговор.
— Так, что насчёт кино? — раскручиваю я.
— На «Зиту и Гиту»? — спрашивает Шурка.
— Почему на них? — удивляюсь я, вспоминая, что видел его в детстве раз пять.