Здравствуй, 1984-й
Шрифт:
Она лезет мне в рот и ковыряет металлическим инструментом сломанный зуб, причиняя боль и заставляя меня мычать.
– Пломба выпала, и зуб немного раскрошился. Надо лечить, – она включает бормашину.
– Обезболивание будет? – отворачивая морду, не открывая рта, сквозь зубы спрашиваю я.
– Потерпишь, – фыркает врачиха. – Не маленький, даже полезно немного потерпеть. Или можешь идти на все четыре стороны.
– Так! Даю десять рублей. Нужно поставить укол и вырвать зуб, – достаю я из кармана десятку, которая должна была пойти на обучение негров в СССР.
Ну,
Врачиха на меня уставилась, как на говорящую мебель. Ее изумила моя прямота и наглость. А вот не знаю я, как в СССР взятки дают!
– Чтобы потом родители пришли и забрали ее обратно? – сомневается она.
– Мама умерла, а папа пьет, деньги я сам заработал в колхозе, – холодно говорю я.
– Эх, сиротка ты сиротка, – жалостливо треплет за вихры врачиха, но десятку берет. – Давай укол сделаю и пломбу поменяю, у тебя часть стенки зуба обломилась всего, можно лечить еще.
– Да какое там лечение, рассверлите все внутри, а мне еще раз приходить.
– А так вообще не будет зуба, лучше станет? Да и не надо второй раз, нерв убили тебе уже, – ковыряет железякой спец.
Я соглашаюсь на экзекуцию, и мне ставят укол под мое молчаливое исполнение: «Я, уколов не боюсь, если надо уколюсь».
Укол помог, боль утихла, и врачиха принялась за работу. По окончании сверления она взяла материал для пломб, больше похожий на цемент, размешала его сперва на стеклышке с каким-то крайне вонючим отвердителем, а затем замазала рассверленный зуб.
– Готово! – довольно сказала тетка.
– Шпасибо, – прошепелявил я, так как десна и заодно язык еще не отошли от укола.
Выхожу, а меня под дверью ждет Шурка и сразу хвалит:
– Ну, ты молодец! Даже не пикнул ни разу, я слышала, как тебе сверлили. Я бы уже орала и плакала.
– Я же мужик! – гордо отвечаю я, вспоминая в каком ужасе был недавно.
– Куда идем? – спрашивает Шурка, хватая меня за рукав.
– К тебе же, – удивляюсь я.
– Мама скоро придет, через часа полтора, но нам отсюда минут двадцать до меня идти, – вздыхает обломщица.
– А мы же ничего делать не будем, – уверяю я, прикидывая, как грамотно потратить этот час, максимально сократив прелюдии.
– Не верю я тебе, Штыба, – с сомнением говорит подруга и решительно сообщает: – Я на кино уже настроилась.
Идем в кино. Я расстроенно молчу, да и боль начинает появляться после отхода от анестезии. Билеты мы купили без проблем, это на вечерний сеанс трудно попасть. Захожу в кинотеатр, никаких попкорнов и колы нет, нет даже буфета. У нас проверяют билеты, и мы идем на свои места. Я опять взял последний ряд, садимся и ждем начала сеанса. Люди постепенно заполняют зал, и в наш последний ряд проходят парень с девушкой, которых плохо видно из-за тусклого освещения.
Ба! Так это же Верка Архарова с парнем лет двадцати, хорошо прикинутом во все заграничное.
– О, и ты тут, Толик! – спокойно замечает Верка.
Глава 27
– Сам в шоке, – отвечаю ей и представляю девочек
– Не знала, что у тебя девушка в райцентре есть, – проигнорировала представление своего спутника Вера.
– Она шефствует надо мной от райкома комсомола, – ставлю точки над «ё» я.
Начался киножурнал «Фитиль», и я понял – никаких поцелуев на последнем ряду мне не видать. Сашок явно не хотела палиться. Руку сжимать дала, коленку гладить – тоже, а больше – ни-ни. Цепкие маленькие пальцы сразу вступали в бой за право личной неприкосновенности. Особенно это было обидно на фоне того, что Верка вовсю целовалась с мажором. Потом мы смотрели фильм, причем с интересом это делала только немного наивная комсомолка, Верка с парнем пришли не для этого, а во мне фильм вызывал разве что смех, но смеяться мешал ноющий зуб. В дурном настроении я после сеанса пошел в туалет, куда за мной увязался мажор. Я думал, докопается, а нет, реально приспичило ему. Выйдя из заведения, подхожу к девушкам и слышу часть разговора Веры и Александры, которые стоят за колонной у входа в кинотеатр:
– Представляешь, он свои суточные в Фонд мира отдаст, понимает политику партии, – горячо спорила Шурка.
– Да я не верю. Я его всю жизнь знаю – тупой хам был всегда, правда последнее время он меня удивляет, конечно, – прерывает ее Верка. – Но деньги он никуда не сдаст, пропьет, скорее всего.
– Он не пьет! – горячится Шура.
– Кто-о-о? Штыба? Да вот на свой день рождения он и сам насвинячился коньяком и пивом, и других напоил.
Штыба внутри клокочет злобой – надо же, оскорбили! А я давлю его недовольство, все верно – был он тупой и именно хам, хотя ей какая разница? Зачем она Шурке говорит это?
– Ты знаешь, он очень политически грамотен, его поэтому и отправляют в комсомольскую школу, – приводит весомый аргумент комсомолка.
– Он там выслужился перед завотделом Ростовского горкома КПСС, вот его и отправляют, – насмешливо произносит Веркин спутник. – Больше и нет у него никаких заслуг. Серая личность.
– Намучаются они с ним, это совершенно точно, – подтверждает Верка.
– Так его по блату, получается, отправляют? – падает тональность голоса Александры.
– Очень спорное утверждение, – весело говорю я, показываясь из-за колонны. – Я, может, Верочка, и серая личность, но не брехливая, как твой хахаль. А он знает, что тебе пятнадцать лет всего, кстати?
– Повтори, что сказал, – дергается в мою сторону парень.
– Тихо, Коля, спокойнее, – тормозит его моя бывшая одноклассница.
– Повторяю, ты в курсе, что ей пятнадцать лет? – провоцирую конфликт я. – А ты, Вера, забыла, что я школу от пожара спас, да и мою инициативу по празднованию дня рождения газеты «Комсомольская правда» комитет комсомола школы и района поддержал.
– Тебя колыхать не должно, что я знаю, а что нет, – кипит парень.
– Ну, Толя, ерунда же это, тебя чудом из комсомола не турнули, вспомни, какой ты был, – пытается успокоить всех Верка, которой немного стыдно, что я их подслушал.