Здравствуй, брат мой Бзоу
Шрифт:
Местан чаще прятался в будку. Бася не противился. Позапрошлым годом пёс утомил лапы в холодном снегу, после чего долго болел. Теперь, если случались морозные дни, Бася перед выходом во двор нюхал землю, трогал её — так хозяйка краткими прикосновениями проверяет, остыл ли котел, прежде чем поднять его для мытья.
Кур гулять не выпускали; свобода им была только по куртянике. Теперь для корма им выдавали больше зерна.
— Помнишь, в семидесятых грузины дорогу под Ачандарой пытались вести? — спросила баба Тина.
— Помню, — кивнул Валера, оправляя сбившийся к боку тулуп.
— Да… Смеху на них было. У-у! Что сказать! Говорили и сельчане, и Чичба, что нельзя дорогу прокладывать через Дыдрыпш. Ведь святилище! И не просто… А они что отвечали?
— Помню-помню, — повторил Валера.
— Ну, вот! Они только рукой махали, мол, мы тут дело тако?е вершим, а вы со всякими суевериями лезете. Как с дикарями говорили. И что?
— Да, — тихо кивнул Валера.
— Продолжили строительство, к святой горе подкрались, и тут началось! Один за другим строители умирали. Кто-то провалился, другой взорвался; этот отравился, того медведь задрал. Не верили, а как пошли несчастья, задумались. Вспомнили жреца; хоть не признали, что в Дыдрыпше есть сила, но пустили дорогу в обход!
— Тогда и комиссия приезжала из Тбилиси, — добавила Хибла.
— Да…
Бзоу по-прежнему встречал лодки Кагуа. Даут боялся, что дельфин уйдет из Лдзаа от прохлады, но тот остался. Афалина приветствовал рыбаков, когда те спускались к морю, плавал вблизи, провожал до первых сетей, затем уплывал. Его общение с людьми было кратким — не дольше часа.
Холодная вода не позволяла Дауту купаться; игры с брызгами так же были неуместны. Мужчина опасался вызвать Бзоу на подвижность, говорил с ним спокойно, без задора; единственной забавой было бросить в воду барабульку. Дельфин укладывал рыбу себе на нос. Плавал с ней. Подкидывал, но потом ронял — позволял ей утонуть.
Случалось, что Бзоу плавал метрах в тридцати от лодки; выпрыгивал; стучал по воде хвостом, поднимал из дыхала высокие фонтаны, но к людям не приближался.
Старик Ахра Абидж видел, как рассветным утром дельфин беспокойно плавает вдоль берега: выставляет спинной плавник, прячется под волнами, показывает мордочку. Ждёт Кагуа.
— Тоскует, оно и видно, — шептал Ахра. — Но ничего… коли действительно так сдружились, то дождётся. Вот уж встреча будет! Такого я не пропущу. Брызг-то сколько! — засмеявшись тихим дыханием, старик начал скручивать папиросу.
Двадцать шестого декабря Хибле исполнилось пятьдесят три. Она не хотела веселья в своём дворе; обидев многих, пригласила только родственников и тех, кто в давности общения стал ей братом или сестрой. В этот вечер вино пьянило не к танцам, но к улыбке и скромным песням без музыки.
Лучшим подарком для матери было первое письмо от Амзы. Читали его всей семьёй; позвали соседей. Каждое слово произносили громко, неспешно. Приветствовав долгими фразами родителей, баба Тину и Даута, упросив их не беспокоиться о его солдатском здоровье, юноша следующими строками сообщал:
«Живу я в Баграме. Этот город — в провинции Парван. Уверен, таких названий вы не слышали. Здесь новобранцы проходят дополнительную подготовку. Когда вы получите это письмо, меня уже переправят назад, в Кабул. Там я узнаю войну, напишу вам о ней. Хотя, папе рассказывать это глупо; всё, что мне покажется удивительным или пугающим, для него будет понятным.
Хочу сказать о Подмосковных полях. Не верил я тебе, Даут, что бывают земли иные, чем Апсны — гладкие, как море. Теперь убедился. В этом — ужас! Взор ищет гору, а вокруг всё лес, дома. Уныло там живётся людям. Всякий день — в тоске по горам. Хорошо, что жизнь моя — в Абхазии. Пишу это и улыбаюсь. А улыбаться здесь дают не часто. К счастью, абхазы тут есть. Только в нашей группе — девять человек, включая Заура и Мзауча (он недавно к нам присоединился). Мы помогаем друг другу.
Даут, знаю, ты делаешь всё, что обещал мне, о том я не спрашиваю. Спрошу только, как живёт мой Бзоу».
Далее Амза кратко, без явной последовательности описал свой быт, свою подготовку. Радовался, что в сравнении с другими отличается быстротой и силой. Причиной тому указывал своё происхождение.
В письме была приписка:
«Последние слова хочу передать Бзоу. Даут, прошу тебя, зачти ему». Подписать и датировать юноша забыл.
— Зачем? — удивилась Хибла, заметив, что Даут утром укладывает за пазуху конверт.
— Как? Амза просил прочитать письмо дельфину.
— Это ещё! Забудь.
— Ан! Я не могу так! Я должен выполнить просьбу брата. Не заставляй меня ослушаться.
— Рыба всё равно не поймёт! Оставь письмо.
— Пусть не поймёт, но Амза просил!
— Ладно тебе, — промолвила баба Тина, выйдя к веранде. — Пускай делает, что хочет. Он прав. Иди!
— Смотри, чтобы этот дельфин не забрызгал бумагу! — прошептала Хибла; когда сын вышел в калитку добавила: — Подумает ещё, что еда, выхватит ведь, съест. Кто их знает, этих рыб…
— А ты и в самом деле постарела! Вон, как ворчать начала! — улыбнулась баба Тина.
Хибла продолжала без надобности рассматривать заштопанный носок; поглядывала на свекровь; потом напрягла лицо, сдавила губы и — рассмеялся, громко и широко. Баба Тина ей вторила.
— Вы чего тут? — вышел из комнаты Валера; взглянул на хохочущих женщин; поднял удивлённо плечи; вернулся к кровати.
Даут подтянул к воде лодку. Он не знал, приплывёт ли сейчас афалина.
Несмотря на сомнения, мужчина оттолкнулся от гальки; в неловком шаге зачерпнул сапогом воду, замочил портянки. Качнув головой, цокнул и поднял вёсла.
Дельфин не появлялся.
Даут неспешно плавал В бухте. Сделав десять гребков, замирал и рассматривал море — не появится ли чёрный плавник.
Мужчина подозревал в себе глупость, думал возвратиться к дому, но знал, что пробудет здесь не меньше часа (иначе совесть не позволит уснуть).
За южными бурунами показался дельфин. Плыл быстро. Вскоре выставил свой длинный нос у самого борта. Чуть прищуренные чёрные глаза смотрели на человека. Бзоу качался в волнах, то сжимая, то расслабляя пробку в дыхале.