Здравствуй, брат мой Бзоу
Шрифт:
— Ты так говоришь, будто я не вернусь.
— Перестань, брат! Я прошу тебя. Забудь о плохом, и будь сегодня счастлив. Для себя, для родителей.
Амза встал. Подошёл к Даут и, склонившись, прошептал:
— Я сделаю, как ты говоришь, но ты должен мне в ответ обещать другое.
— Что?
— Заботься о Бзоу.
— Заботиться о Бзоу? Но как?!
— Играй с ним. Не отказывайся от дружбы… Корми. Делай то же, что я. Быть может, он не уплывет. Останется…
— Хорошо. Обещаю.
Братья Кагуа раньше вернулись с рыбалки — сегодня они не выставляли сеть, но при включённых моторах трижды прогнали её по заливу, как это делали баркасы. Гости должны были прийти к вечеру.
Баба Тина варила фасоль, жарила рыбу. В доме уже хранились приготовленные мацони, ахарцва, копчёные сыр и мясо, мамалыга, ахул, кучмач. Хибла пекла торт; ещё в мае Туран привёз с Псоу три цветные и закрученные, как отжатое полотенце, свечки. Валера разрешил открыть сразу пять банок сгущёнки. Купили у Хавиды баранину.
Пришлось бегать по саду за курицами. Для праздника были вырезаны восемь пулярок. Петух испуганно смотрел, как забирают его подруг; потом долго высматривал их по кустам, удивлённый неожиданным одиночеством. Прочие квочки спрятались за сараем, душевой, туалетом. Бася радостно помогал в ловле: гавкал, прыгал, затем играл разбросанными перьями.
Баба Тина испекла абаклву.
Амза оделся в праздничную одежду: туфли, брюки, светлую рубашку и широкий кафтан, на котором синими кантами были выделены три кармана и петля для ножен. Валера, в радости, что второй сын стал мужчиной, достал отцовский бешмет и охотничьи сапоги. Женщины Кагуа, укрыв волосы узорчатым платком, разрешили себе тёмно-красный сарафан (под ним была белая рубашка с длинными, опускающимися к ладони рукавами). Единственным украшением оказались серебряные и бронзовые застёжки, оставшиеся после Валериной бабушки.
Амза улыбался поздравлениям и шуткам, но был неловок в ответах. Ему не нравилось, что все для него нарядились. Удобнее было бы в привычных сапогах, в чувяках и плотных ноговицах.
К семи часам пришли все гости.
Вино раскрепостило Амзу. Он чаще смеялся, предлагал свои шутки, позволял каждому обнять его, расцеловать и обещать долгую твёрдую мужскую жизнь.
— Смотри только, раньше сорока не вздумай жениться! — наставлял юношу опьяневший Туран. — Сперва стань кем-то; разберись, что куда в этой жизни; и невесту выбирай не на скаку; девушка не лошадь, чтобы лучшей была та, которая быстрее бежит и шире гривой машет; тут надо дольше смотреть, примеряться…
— Как говорил мой дед, — заметила баба Тина, — девушка красивее та, что не открывала рта.
Туран, зажмурившись, рассмеялся; потрепал юношу за плечо и добавил:
— Я рассказывал тебе про Аничбу? Как она…
— Да, дядя, рассказывали.
— Он эту историю не хуже тебя знает, — улыбнулся Валера.
— Да! И не только он! На днях одна старуха, от меня же слышавшая о беде Гважа, по слабому уму мне всё пересказала и даже больше! Не поверишь, сколько нового узнал! И куда я только смотрел на свадьбе!? Ничего не видел! Хорошо, старуха просветила…
Мужчина, хохоча, придвинул кастрюлю с бараниной.
Амза налил себе чачи. Вылил в рот. Она словно бы дымилась, тревожила нёбо. Проглотил, вздрогнул. Налил ещё. Обжигает горло, давит на желудок. Юноша дотянулся до курицы, отломил ножку; локтём толкнул стакан — вылитое вино зазмеилось с подзор на колени.
Споры, советы, память — всё было в едином шуме. Соседей это не беспокоило; они были среди приглашённых.
Валера шире расстегнул бешмет, ладонью тёр себе за воротом.
Тосты случались часто; вино выпивали ещё чаще. Амза, забавляясь своим слабым телом, ходил по двору; начинал гладить Басю, тесно сжимал его мордочку. Разглядывал себя в зеркало.
— Что-то ребят мало. Старики одни. Твоему сыну даже веселиться не с кем, — жаловался Саша Джантым.
Амза подумал, что к празднику можно было позвать Мзауча. «Пусть было что-то. Теперь нет. И я его тогда… да, побил хорошенько, но ничего. Надо за это выпить». Путаясь в мыслях, забывая, зачем он идёт к калитке, юноша вышел на улицу. Заур заметил это, пошёл следом, своего присутствия, однако, не выдавая.
Амза неспешно шагал по дороге; всматривался в густые тени, в звёздное небо и улыбался своей пьяности. «Да. Три года мне так не веселиться. Три года». Калитки были закрыты; двери в дома затворены. Тишина. Слышно, как кричит сверчок; издали обманным эхом доносился смех и шум от праздника.
Подойдя ко двору семьи Цугба, Амза усомнился в своих действиях, но всё же громко позвал:
— Эй! Мзауч! Феликс!
Тишина. Пришлось кричать ещё раз. Откликнулась дворняга. Она подбежала к калитке и стала злобно лаять на чужака; прислоняла лапы к изгороди, но выпрыгнуть не пыталась. Ей издали ответили псы Батала Абиджа.
— Что такое? — закутавшись в шаль, вышла Раиса Цугба, мать двух братьев; при её словах пёс умолк.
— Простите, не хотел вас разбудить. Но у меня сегодня день рождения. И я… — юноша говорил медленно, чтобы путаностью слога не выдать своё состояние.
— Ты пьян, Амза. Что тебе надо? — Раиса говорила грубо и опасливо поглядывала на стоявшего за дорогой Заура.
— Простите. Я хотел… Пригласить Мзауча. А то как-то…
— Его нет. Ни его, ни Феликса. Уходи, не позорь своё имя.
— Простите.
Амза смущёно отошёл. Пёс гавкнул ему вслед. Только сейчас молодой Кагуа увидел Заура. Они молча вернулись к празднику.
— И какой сван! — восклицала баба Тина. — У-у! Таких нет больше. Самый мирный сван! И ведь — дирижер! У него свой оркестр; с ним в Москву ездил, в Ленинград ездил, — перечисляя, женщина зажимала пальцы и покачивала головой, — в Екатеринбург ездил!
— Так и сказал! — продолжал Туран. — Говорит, в гроб положите и всё! Мне такая не нужна. Я, это… Как же он… А! Говорит, я из чужой хлёбки есть не буду! О, как сказал! — мужчина ударил по столу кулаком.
— По голове стаканом стучат, глаза выкололи, а я терплю пока! — кричал соседу двоюродный брат Хавиды Чкадуа. — Но я хорош-хорош, а сердце остынет, свиньёй стану, и ни на что не посмотрю!
— Значит, ты мало аджики добавляла! Нужно больше!
— Был брат в Москве. Купил матери индюка и зашёл на Красную площадь — посмотреть. К нему, значит, милиционер: «Товарищ, на Красной площади с птицей нельзя!» Брат ему на голубей показал и говорит: «А это что, не птицы? Им почему можно?» «Ну! Это птицы мира!» — ответил милиционер. Брат ему: «А что, мой индюк с тобой воевать собирался, что ли?»