Зебра полосатая. На переломах судьбы
Шрифт:
В те времена у его восточного конца еще высился гигантский железобетонный “Отец родной”, и в голой полынной степи над шлюзовыми воротами вздымали копыта железобетонные кони. А края мелководного Цимлянского водохранилище, разлитого в верхней части каскада шлюзов, уже цвели зеленой ряской и зарастали камышом.
В период нашего многодневного плавания нам встретился, может быть, один или два корабля – охотников пользоваться каналом не было. Зато на проложенной рядом железной дороге вовсю гудели паровозы, путь которых от Сталинграда до Ростова-на-Дону вместо целой недели по каналу занимал всего несколько часов.
Так что это очередное осуществление “планов
Кажется, именно тогда я впервые посмел усомниться в правдивости правд, всю жизнь втюривавшихся нам чуть ли не с октябренского возраста.
Свобода, равенство, братство – подслащенная лапша, вешавшаяся на уши глупым наивнякам. Какая, к черту, свобода, какое равенство, какое братство?
Вот попробуй, дай толпе волю, разнесет она все начисто, лишь сильная власть способна обеспечить людям безопасность и спокойствие. Сколько же раз нужно убеждаться, что свобода и вседозволенность почти всегда оборачивается битьем витрин, грабежом, поджогами, убийствами. А какое равенство может быть между пьяным бомжем, валяющимся в подворотне, или скандальной торговкой с одесского привоза и компьютерным аналитиком, создающим математическую модель полета на Марс? Точно также и никакого истинного братства нигде нет и никогда не было – “братские” народы, такие, как русские и украинцы, англичане и шотландцы или ирландцы вечно друг с другом бранятся, грызутся, воюют.
Та бредовость триады фальшивого лозунга “Великой” французской революции стала явной сразу же после его провозглашения. Кровавая якобинская диктатура, гильятина, террор не оставили в этом ни малейшего сомнения.
А как мог я безоговорочно принимать на веру ложь о “диктатуре пролетариата”, пьяные рожи представителей которого повсюду торчали в подъездах с бутылками “на троих"? Выросший в интеллигентной семье потомственных инженеров я не мог признать их первичность по отношению к истинным двигателям прогресса, создателям всего вокруг, от утюга и электролампочки до телевизора и космического корабля. Особенно показалось полнейшим идиотизмом присвоение тупым грязным работягам громкого древнеримского названия гегемон.
И вообще, думал я, почему общественное считается важнее личного? Неужели я должен больше заботиться об уменьшении пены в кружках пива для рабочих фабрики “Заря”, чем о моей завтрашней сдаче экзамена по сопромату? Что такого общего может быть у меня с дикой толпой орущих поддатых идиотов на стадионе Динамо? С какой стати, с какого конца мне может быть ближе запрос доярок подмосковных Химок по поводу получения доильных сосок, чем мой собственный интерес в приобретении дефицитного абонемента на приближающийся сезон концертов классической музыки в зал Чайковского?
Много подобных вопросов задавал я себе, слушая назойливые славословия отметившего тогда свое 70-летие великого вождя, учителя товарища Сталина, и долбая к зачетам по диамату тягомотные догмы набившего оскомину научного коммунизма.
Вначале для меня были подозрительными, а со временем стали даже омерзительными все лозунги, включавшие в себя аморфное тошнотвортное название – народ. В свое время во имя, якобы, него клал своих врагов под нож гильотины “друг народа” фанатик Робеспьер, им клялись шедшие, будто бы, “в народ” русские бомбисты “народники”, взрывавшие кареты всех с ними несогласных, вплоть до царя-освободителя Александра II. И особенную неприязнь вызывали у меня
С годами мне становилось все яснее, что под понятием “народ” стоит толпа, которую, как не выстраивай в колонну или шеренгу, как не выравнивай строй, она так и останется именно толпой – безликой, тупой, страшной, беспощадной. Или соберется в этакую агрессивную злобную стаю. Я с детсадовского и школьного детства всегда боялся стихийного или даже сорганизованного скопления себе подобных. Взявши друг друга за руки, они сразу перестают быть личностями, и становятся одним безликим зловредным чудовищем, диким монстром.
Наверно, поэтому я и никогда не увлекался никакими групповыми видами спорта, не был футбольным или хоккейным фанатом, не болел ни за “Спартак”, ни за “Динамо” и с презрением смотрел в ящик, когда в нем появлялись пьяные рожи орущих и размахивающих руками завсегдатаев перегруженных ими стадионов.
А еще я стал все чаще задумываться о сволочном характере любой идеологии, будь она коммунистической, фашистско-нацистской, христианской, иудейской или мусульманской. Каждая из них – преступно навязываемая ложь. И неважно, впаривается ли она нам искренне верящими в нее фанатиками типа святого Павла (Саула), Лютера, Маркса, Троцкого, Ленина или используется для захвата и удержания власти такими живоглотами, как Карл Пятый, Торквемада, Гитлер, Сталин, Кастро. Никакого прощения не заслуживают эти мерзавцы, прикрывавшие свои страшные зверства овечьими шкурами подкрашенных в красное, черное или зеленое человеко-ненавистнических теорий.
Погибшая от голода при “военном коммунизме” девочка из тамбовской деревни, разрубленный до седла новобранец 1-ой Конной, подвешенный за ребро на дереве еврей-ювелир из Гомеля – разве это не преступления носителей двуличных лозунгов-обманок “Великой Октябрьской революции"? И как можно оправдать националистическими бендеровскими бреднями о “Самостийной Украине” зверскую расправу с моей ни в чем не повинной тетей Бетей, осенью 1942-го утопленной фашистскими полицаями-хохлами в публичном клозете на Ришельевской улице в Одессе?
И что от того, что эти вредоносные подлые теорийки были в будущем осуждены и, как старые портянки, выброшены на помойку истории? Ее взад уже не повернуть, погибших не воскресить, убийц не оправдать.
Товарищ Куев
Помимо производственных практик наша пятилетняя студенческая обыденщина разбавлялась еще и двумя летними военными сборами, состоявшимися после 2-го и 4-го курса. На пару-тройку недель мальчишеская часть нашего курса поступала в распоряжение инженерных войск СССР, занимавшихся учебным строительством фортификационных сооружений: дотов, дзотов, блиндажей, возведением мостов, ракетных и радарных установок.
Воинская часть, куда мы были посланы, дислоцировалась в районе городка со старинным названием Борисоглебские слободы (Ярославская область). В подтверждение своего православного прошлого неподалеку от нашего лагеря зыркали на нас пустые глазницы кирпичных башен монастыря XIV века, недавно еще бывшего одним из островков сталинского ГУЛАГа.
Если вторая военная практика была более менее “умственной" – мы работали на местности с картами, наводили переправу, строили мост, устанавливали понтоны, рыли окопы – то первая была почти вся тупой муштрой и тяжкой солдатчиной.